В ходе беседы обсуждались вопросы статуса больницы, возможности распространения разработанных здесь методов лечения, подготовки специалистов, социального обеспечения, реабилитации и образования детей с ограниченными возможностями.
Детская психоневрологическая больница №18 построена в 1983 году для детей-инвалидов. Здесь получают реабилитационную помощь, консервативное и оперативное лечение дети с церебральным параличом, последствиями травм позвоночника и спинного мозга. Ежегодно в больнице проходят лечение более трёх тысяч детей. В составе учреждения восемь лечебных профильных отделений. Больница является базой Научного центра здоровья детей РАН и кафедры травматологии и ортопедии РУДН.
* * *
Д.Медведев: Дорогие друзья, я достаточно случайно попал к вам в гости. Но, как принято считать, в жизни случайного почти нет, меня пригласил один наш известный человек. И тот энтузиазм, с которым Гоша [Куценко] рассказывал о вашей больнице, меня сподвиг на то, чтобы я приехал и посмотрел всё своими глазами. И, надо признаться, всё, что видишь, просто поражает. Поражает и в смысле энтузиазма, с которым здесь трудятся врачи, поражают и те результаты, которых удаётся достигать с использованием разных технологий по выхаживанию детей, и вообще сама обстановка, конечно, уникальна.
Я думаю, я много говорить не буду, я хотел бы вас послушать. Конечно, потом что‑то прокомментирую и в смысле совершенствования законодательства, если это необходимо, и в смысле, может быть, неких стандартов, которые существуют в нашей стране применительно к людям с ограничениями по здоровью, и по самым разным другим вопросам, по которым, если у вас есть интерес, мы с вами сегодня пообщаемся. Поэтому я на этом умолкаю и хотел бы, чтобы все, кто хочет здесь высказаться, высказался. Я не знаю, может быть, Вы начнёте?
К.Семёнова: Хорошо.
Я хотела бы сказать вот что, у нас [лечится] тяжелейшая патология, патология детей, обречённых на инвалидность ещё в утробе матери, и патологии добавляются при родах. И вот то, что происходит, уже произошло – и всё, на всю жизнь. Если мы рано начинаем лечить, мы можем поставить 50–60 процентов на ноги, вернуть речь, восстановить интеллект и сделать из них людей, но, к сожалению, приходят часто очень поздно. И я бы хотела, я очень бы просила Вас восстановить наш бывший статус центра, который был в Советском Союзе и который, в общем, инициировал все системы лечебной физкультуры, все системы лечебного процесса. Его закрыли в 90-х годах, и сейчас мы просто отдельно Центр здоровья детей. Этого мало, если будет центр восстановительного лечения, мы сможем помогать так, как помогали раньше: 10–12 командировок в год, семинары, осмотры детей. Нельзя словами ограничиваться – надо дело делать, а дело – это наглядно показать то, что нужно делать, а не в книжках читать, они не читают, врачи и специалисты загружены, так что… Вот если бы в этом могли нам помочь, это была бы Вам глубочайшая благодарность.
Д.Медведев: Ксения Александровна, я хочу понять, какой центр это должен быть? Что он должен включать и чего не хватает сейчас?
К.Семёнова: Ничего, всё у нас есть, кроме статуса.
Д.Медведев: Так, а какой статус нужен?
К.Семёнова: Статус Центра восстановительного лечения с тем уставом, который был раньше, который позволял нам во всех республиках, во всех областях страны показывать, что нужно делать и как надо делать.
Д.Медведев: Сейчас таких возможностей нет у вас?
К.Семёнова: Нет.
Д.Медведев: Ладно, сейчас поговорим на эту тему.
К.Семёнова: Я передала Вам книгу, там всё это есть.
Д.Медведев: Хорошо.
К.Семёнова: Вам отдадут, мне не разрешили передавать её Вам самой.
Д.Медведев: Я не знаю, почему не разрешили, но, надеюсь, передадут.
К.Семёнова: Я тоже надеюсь. Там маленькое письмо для Вас.
Д.Медведев: Хорошо. Спасибо
К.Семёнова: Теперь дальше. У нас очень плохо с методистами и массажистами, их очень мало, это трудная и тяжёлая работа. Нам нужен колледж, который занимался бы патологией нервной системы, и только ею. Это кричит, это не просто нужно, а это кричит. Мы сейчас бедуем с этим делом. Нам хватит того, что есть, если Вы это поможете нам. Думаю, всю жизнь мы будем благодарны.
Д.Медведев: Спасибо.
Т.Батышева: Дмитрий Анатольевич, у нас за нашим столом есть один очень удивительный человек – Денис Кондратьев.
Д.Медведев: Я сейчас передам тогда слово Денису, но просто, чтобы всё‑таки не оставалось без ответа то, что было сказано, тем более исходя из того опыта, который есть у Ксении Александровны, я вот что хочу понять. Мы говорили с Сергеем Семёновичем [Собяниным] сейчас о том, чтобы некие статусные вещи поменялись в ближайшее время. Я так понимаю, что решения определённые принимаются о том, чтобы больница стала именно центром, который будет оказывать не только медицинские услуги, но и заниматься методологией. У Вас такое же приблизительно понимание того, что будет происходить, или нет? Я просто хотел бы понять. И есть ли здесь какое‑то противоречие?
Нужно превратить больницу в полноценный центр, который будет ключевой позицией по лечению соответствующих патологий в Москве, и в то же время продумать, каким образом методологические возможности 18-й больницы можно было бы использовать в масштабах страны.
С.Собянин: Наверное, всё‑таки речь шла немного о другом статусе, федеральном, если речь шла о командировках в другие регионы, города, методологическом содействии в целом в рамках страны. Мы в рамках города на базе детской больницы как раз создаём то, что Вы говорили, то есть на базе 18-й больницы создаётся информационно-аналитический центр, который будет заниматься не только лечением, но и анализом, прогнозированием ситуации в этой области. Помимо этого, к детской городской больнице будут прикреплены 10 отделений при центрах диагностики, которые формируются на базе крупнейших поликлиник города. Кроме этого, будут созданы 5 межокружных диагностических центров. Таким образом, эта сеть охватит практически весь город. И задачи этой сети – как раз выявление болезни на ранних стадиях для того, чтобы с детьми заниматься не тогда, когда уже поздно заниматься, а с первого года жизни. Сегодня такой системы нет, она не функционирует, она разрознена на поликлиники. Роддомы – отдельно, больницы – отдельно, всё – отдельно. Создаётся единый центр под руководством 18-й больницы, и сама больница претерпевает достаточно серьёзную реконструкцию: и капитальный ремонт, и дооснащение оборудованием.
Д.Медведев: Больница на самом деле уникальная, именно поэтому на её базе и нужно создавать подобный центр. Давайте так договоримся, чтобы совместить оба подхода: и городской, и республиканский. Что можно было бы сделать? Реализовать те решения, о которых сказал Сергей Семёнович, и действительно превратить больницу в полноценный центр, который будет такой ключевой позицией по лечению соответствующих патологий в Москве, и в то же время продумать, каким образом методологические возможности 18-й больницы можно было бы использовать в масштабах страны.
К.Семёнова: Заброшено же всё.
Д.Медведев: Значит, что для этого нужно сделать? Я понимаю, что с этим проблемы есть, и, к сожалению, может быть, в последние 10–15 лет развития не происходило такого, как надо.
К.Семёнова: Обратное.
Д.Медведев: Ну, не совсем обратное, я думаю, всё‑таки где‑то что‑то делали, мало, конечно, но тем не менее методология, вот я сейчас посмотрел на те приёмы, которые здесь у вас используются, на новые виды современной медицинской аппаратуры, этого точно в других частях нашей страны нет, в этом я абсолютно уверен, хотя я, конечно, не специалист в этой сфере. Поэтому вот эта методологическая составляющая, мне кажется, действительно могла бы стать основой для распространения по всей территории нашего государства. Если для этого нужно дать какие‑то указания Министерству здравоохранения, пожалуйста, это я, естественно, сделаю.
К.Семёнова: Спасибо Вам большое.
Д.Медведев: Ну а насчёт колледжа, давайте подумаем.
С.Собянин: У нас достаточно образовательных учреждений, если там необходимо ещё добавить специальности, о которых Вы говорите, давайте мы посмотрим, сделаем такой объём подготовки специалистов, который необходим.
Д.Медведев: Это какие специальности?
К.Семёнова: Массажисты, методисты ЛФК.
Д.Медведев: На самом деле у нас огромное количество массажистов, но далеко не все они являются …
К.Семёнова: Но это же разные вещи.
Д.Медведев: Да, далеко не все они являются специалистами в полном смысле этого слова, зачастую это вообще люди малограмотные.
К.Семёнова: Совершенно правильно.
Д.Медведев: Поэтому готовить их нужно по‑нормальному. Посмотрите, действительно, можно было бы какому‑то колледжу приписать. И я, честно говоря, уверен, что что‑то подобное в Москве есть, потому что Москва огромная, но, может быть, просто что‑то перепрофилировать или активизировать. Это же у нас среднее?
С.Собянин: Среднее специальное образование.
Д.Медведев: Среднее специальное образование. Хорошо.
Ну, теперь можем уже перейти к тому, что Денис хотел сказать. Пожалуйста, Денис.
Д.Кондратьев: Я в интернате жил 15 лет. Я не ходил – разговаривал, но не ходил: у меня были полностью скрещённые ноги. У меня возникла потребность ходить в 14 лет. Я обратился к нашей администрации интерната.
Раз у нас появились возможности и дородовые, и послеродовые, в период первого года жизни ребёнка, нужно их по полной программе использовать. Это должна быть консолидированная база, которая будет доступна по всей стране. Тогда будет сквозной учёт, и можно смотреть за теми проблемами, которые существуют у того или иного ребёнка, смотреть за их развитием.
Д.Медведев: А интернат где?
Д.Кондратьев: В Ивановской области. Попросил, чтобы меня свозили в госпиталь Ивановской области, чтобы меня проверили, гожусь ли я на операцию или нет, можно ли мне сделать операцию. Потом меня, скажем так, отшвыривали, мол, операция тебе не нужна, ты только сделаешь себе хуже. Я пошёл ещё раз, я ходил-ходил, и меня заметила директор. Сменилось руководство интерната, она меня пригласила в кабинет и спрашивала, почему я хожу к нашему врачу и надоедаю насчёт лечения. Я всё объяснил, что у меня возникла потребность учиться и ходить. Она меня выслушала и говорит: «Ладно, посмотрим на твою проблему». Через месяц меня опять вызывает директор, к нам приехали спонсоры из Москвы, которые предложили со своей стороны помощь в больнице РДКБ. Меня возили в детскую республиканскую больницу и проверили, меня пригласили только на реабилитацию – на хирургическую операцию не приглашали. Потом я приехал в РДКБ, детскую республиканскую больницу, где сказали, что они не занимаются мышечной системой, определили меня в 18-ю больницу. В 18-й больнице я был прооперирован два раза, прошёл курс реабилитации и начал ходить сначала с ходунками, потом с тростями.
У нас интернат не обучает. Интернат у нас специализированный для детей, которые не могут учиться ни по вспомогательной, ни по общеобразовательной программе, и у меня стояло в карточке: умственная отсталость. Я, поговорив с нашим заведующим отделением, попросил, чтобы меня освидетельствовали на предмет умственной отсталости, и они меня освидетельствовали. Конечно, там есть очень большой пробел из‑за того, что я не учился, не проходил школьную программу. У нас программа коррекционного вида, растянутая на 8 лет, первый класс растянут на 8 лет. Потом меня всё‑таки освидетельствовали, подтвердили, что ребёнок подлежит обучению, что он не умственно отсталый. Потом я опять уехал туда, и, единственное, в моей истории болезни написали: ребёнок нуждается в медико-педагогической комиссии. Съездил на медико-педагогическую комиссию, меня проверили. Я, конечно, переживал, не ответил на несколько вопросов. В комиссии заключили, что я не справился со школьной программой. Мне, конечно, стало обидно, что я столько приложил усилий, труда, и всё напрасно. Но я не сдался. Я всё равно после этого разговора купил учебники на летние каникулы и обучался самостоятельно. Там были преподаватели, там есть воспитатели, которые занимаются с детьми. Я просил домашние задания, меня проверяли по домашнему заданию. 29 сентября я приехал в 18-ю больницу и понял, что там [в интернате] обучения никакого, и подошёл к главврачу Татьяне Тимофеевне Батышевой попросить, чтобы меня оставили до конца учебного срока здесь, чтобы не застаивалось обучение, чтобы закончить здесь школу, шестой класс. Но проблема в том, что я могу вернуться туда, и это образование всё встанет.
Понимаете, не только в Ивановской области – везде такое отношение к детским домам. У них такая система: исполняется 18 лет, дети проходят 18-ю больницу, и всё равно их определяют в интернат пожизненно. Я, конечно, мог выбрать путь: остаться там или идти до конца. И я пошёл до конца, я не сдался. Я прошу, чтобы с Вашей стороны была какая‑то помощь.
Т.Батышева: У него только одно желание: он хочет учиться.
Д.Медведев: Да, я как раз и хотел сказать. То, что рассказывает Денис, конечно, поражает. Молодец, конечно, что проявил такие качества. Далеко не все, к сожалению, на это способны, потому что это всё‑таки воля при наличии болезни. Я хочу понять, какие желания, куда ты хотел?
Д.Кондратьев: Я хотел закончить школу. Прожив с таким детьми, я понял, что я хочу быть юристом по правам детей. Я хочу закончить школу и помогать таким же детям, попавшим в беду, помогать им тоже. Я насмотрелся и наслушался, даже в московских интернатах такое отношение.
Д.Медведев: Если ты хочешь быть юристом и помогать детям, в том числе детям, у которых есть ограничения по здоровью, я уверен, у тебя получится. В общем, я особых проблем здесь не вижу, раз ты смог за два года пять классов пройти.
Д.Кондратьев: Шесть.
Д.Медведев: Шесть. Уж тем более сможешь за несколько лет пройти университетский курс. Могу тебе сказать откровенно, юридическая специальность – не самая сложная, это не высшая математика и – надеюсь, врачи на меня не обидятся – не медицина. (Смеются.) Это не очень сложная наука, так что я уверен, у тебя получится.
Я, кстати, вспоминаю, когда я учился, несколько человек с подобными заболеваниями у нас тоже учились – нормально.
Д.Кондратьев: Дмитрий Анатольевич, скажите, пожалуйста, а нельзя ли в каждой области сделать такой интернат, чтобы дети с ограниченными возможностями могли бы обучаться и проходить курс реабилитации?
Д.Медведев: Можно, знаешь, что сделать, на мой взгляд, и нужно сделать – нужно сделать какое‑то базовое учебное и лечебное заведение, где можно было бы проходить реабилитацию. Но в Москве уникальные возможности, ты сам это знаешь, сравнивая с тем, что видел у себя там. Далеко не во всех регионах возможно, не во всех местах подобное что‑то создать, но какую‑то базовую структуру, базовый интернат или базовое лечебное учреждение создать можно и, наверное, даже было бы нужно, просто собрав туда и медиков, которые готовы этим заниматься, у которых есть необходимая квалификация, и собрав, конечно, туда какие‑то дополнительные средства, потому что иначе ничего не получится. Можно было бы такую программу, допустим, по стране подумать и реализовать. Вот мы говорили с Татьяной Тимофеевной только что в отношении общего количества детей, которые нуждаются в лечении, и я с удивлением услышал, что у нас даже статистики нет.
К.Семёнова: Нет, но была.
Д.Медведев: Да, и вот это, конечно, плохо. Была, Вы думаете, честная?
К.Семёнова: Нет-нет.
Д.Медведев: Думаю, что нет, потому что скрывали многое.
Если есть хороший врачебный коллектив, если есть методики, если есть возможности, которые уже проверены годами, именно это и нужно использовать, а не создавать какие‑то новые структуры, которые будут нежизнеспособны.
К.Семёнова: Скрывали многое.
Д.Медведев: А сейчас вообще всё это выветрилось, тем более что, к сожалению, далеко не все родители правильным образом свои обязанности в этом смысле осознают. Поэтому нужно просто даже понять объём проблемы. Мы прикинули, это минимум 50 тысяч детей в стране.
К.Семёнова: 50 тысяч? Гораздо больше!
Д.Медведев: Больше, ну вот.
К.Семёнова: Гораздо больше – в разы!
Д.Медведев: Да-да, это понятно. Просто в Москве на учёте состоит 4,5 тысячи. Если это спроецировать на страну, это минимум в десять раз больше.
К.Семёнова: Вот это лучше уже.
Д.Медведев: Да-да, цифра как раз такая и получается. Но на самом деле цифра, я думаю, больше, потому что ведь и 4,5 тысячи, которые состоят на учёте в Москве, – это же цифра только тех, кто встал на учёт. Реальный объём бедствия, наверное, как минимум раза в два больше. В любом случае это большие цифры. Можно подумать о том, чтобы такие программы были, допустим, созданы в каждом субъекте Федерации. Вот это можно было бы сделать. У нас тут есть руководство Министерства здравоохранения, заместитель Министра присутствует. Подумайте, каким образом это всё сформулировать и создать базовые структуры в каждом субъекте Федерации. Ну, или межсубъектовые, если, допустим, речь идёт об относительно небольших субъектах Федерации. Подумайте, сформулируйте поручение.
Ну а насчёт поступления в университет – тебе когда поступать?
Д.Кондратьев: Я сейчас закончу шестой. Я хочу именно в этой больнице попробовать закончить ещё седьмой.
Д.Медведев: Сколько ещё, ты считаешь, времени уйдёт на это?
Д.Кондратьев: Понимаете, я упустил очень многое, за 15 лет я упустил очень многое. Этот пробел надо заполнять.
Д.Медведев: Безусловно. То есть ещё несколько лет?
Д.Кондратьев: Да.
Д.Медведев: Хорошо. Как только будешь готов, скажи. Если быстрее будешь готов – значит, быстрее поступишь. Желание у тебя абсолютно благородное, правильное, тем более что для того, чтобы консультировать, чего там скрывать, очень важен и собственный опыт, и наличие неравнодушной позиции, потому что это важно и для медика, и для юриста. В этом смысле эти специальности близки.
Д.Кондратьев: Дмитрий Анатольевич, понимаете, когда я подошёл в интернате к врачу и спросил, почему я нахожусь здесь, мне просто стало интересно, почему я нахожусь в интернате такого типа. Мне ответили, сказали, что нормальный ребёнок не будет находиться здесь, а ты относишься к этому интернату.
Д.Медведев: То есть они так решили, и ничего в твоей жизни уже изменить нельзя.
Д.Кондратьев: Они просто не стали работать по этому делу.
К.Семёнова: Умных ребят сделали олигофренами – клеймо на всю жизнь.
Д.Медведев: К сожалению. И из этой системы не выбраться. Поэтому и нужно какие‑то базовые заведения создать. Здесь я эту тему поддерживаю.
Ладно. Пожалуйста, кто хотел бы сказать? Прошу Вас.
Н.Белькова: Дмитрий Анатольевич, я думаю, что у Дениса, наверное, родители замечательные, если они вырастили такого мальчика, такого целеустремлённого.
Д.Кондратьев: Я из детского дома.
Д.Медведев: Из детского дома – это тем более вызывает уважение.
Н.Белькова: Тем более тогда только аплодисменты, потому что это замечательно, что ты такой. Мы понимаем, что ты добьёшься, обязательно добьёшься.
Совершенно очевидно, что просвещение родителей – это 50 процентов успеха; может быть, даже и больше, потому что от их активной позиции зависит будущее ребёнка.
Вы знаете, как члена Совета по делам инвалидов и как руководителя Комиссии по обеспечению жизнедеятельности детей и женщин из числа инвалидов, меня очень тоже волнует проблема детей-инвалидов. Мы встречались накануне с родителями детей-инвалидов; понимаете, самая главная проблема – отсутствие информации. Родился ребёнок проблемный, не знают, куда идти, и врачи очень заняты. Просто нет времени каждому разъяснять, объяснять, и они теряются. Есть такие сильные родители, которые заканчивают – после технических вузов – педучилища, пединституты, на психолога учатся, лишь бы вытащить ребёнка. Информации нет. А вот если бы была такая служба ранней помощи, когда ребёнок родился, межведомственная, не просто здравоохранение, а именно межведомственная, где психолог пришёл, поговорил с мамой, что ничего страшного, этл большая проблема, но здесь можно выровнять. Тут же логопед, тут же и врач, и реабилитолог. Может быть, служба сопровождения должна быть. Но как‑то её нужно закрепить.
Мы провели исследование нашей Комиссией, и почти во всех регионах откликнулись. Службы есть, но денег нет. Если на законодательном уровне всё это не закреплено – значит, служба работает так себе. Но инициатива есть.
Д.Медведев: Надежда Михайловна, так что нужно сделать? Вы скажите попроще.
Н.Белькова: На законодательном уровне закрепить службы ранней помощи, чтобы на самой ранней стадии уже, когда ребёнок родился, в эту службу пошёл звонок: родился такой‑то ребёнок с такой‑то проблемой – быстренько подключили всех остальных специалистов.
Д.Медведев: А где эти службы должны находиться, на Ваш взгляд?
Н.Белькова: Может быть, это департамент должен быть.
Д.Медведев: Нет-нет, департамент тут ни при чём. Департамент – это бюрократическая надстройка.
Н.Белькова: Межведомственное должно быть сопровождение.
Д.Медведев: Это должно быть что‑то, что находится непосредственно в самой территории: или родильный дом, или больница. Но это что‑то должно быть земное вполне.
С.Собянин: Дмитрий Анатольевич, то, о чём я начал говорить по поводу создания на базе 18-й больницы единого центра. Он не ограничивается даже теми учреждениями, которые мы передаём этому центру. На самом деле должна быть осуществлена чёткая связь не только с этими центрами, но и с роддомами, перинатальными центрами. Тогда любой ребёнок, который рождается даже не с патологией, а возможной патологией при сложных родах, должен быть поставлен на учёт, и с ним должны работать и в роддоме, и затем в окружных диагностических центрах, и, если это потребуется, уже в самой больнице, и так далее. То есть вся цепочка должна быть выстроена в единую систему управления. Сегодня роддома работают отдельно, поликлиники работают отдельно и больницы отдельно. Если создать единую систему управления, единую систему мониторинга и единый реестр детей, которые рождаются с возможной патологией, тогда мы будем отслеживать на всех этапах его развитие. И особенно важно, что происходит в первый год рождения ребёнка – это и первый этап выхаживания, и второй этап выхаживания, и дальнейшая помощь уже на госпитальном уровне, если это требуется. Если этой цепочки не будет, никакие бюрократические структуры не помогут.
Д.Медведев: Конечно. Дополнительные бюрократические структуры не нужны, и так у нас чиновников хватает: и в Москве хватает, и в стране хватает более чем, – просто работать некому на самом деле.
Н.Белькова: Правильно.
Пилотный проект давайте в Москве проведём.
Д.Медведев: Да, давайте вот что сделаем. Я согласен с тем, что Вами было сказано, и с тем, что сейчас мэр сказал. Нам необходим сквозной учёт всех, кто может попадать в зону риска, я имею в виду детей. При этом за последнее время, всё‑таки нужно смотреть правде в глаза, кое‑что в смысле перинатальной и неонатальной диагностики нами было сделано. Считать, что всё осталось такое же дремучее, как в 90-е годы, было бы несправедливо. Раз у нас появились возможности и дородовые, и послеродовые, в период первого года жизни ребёнка, нужно их по полной программе использовать. Но при этом это должна быть общая база данных, чтобы, допустим, когда ребёнок поступает из одного места в другое, его не начинали заново обследовать и не приходили к совершенно другим выводам. Это всё‑таки должна быть какая‑то консолидированная база, которая будет доступна, по‑хорошему, по всей стране в конечном счёте. Тогда будет сквозной учёт, и можно смотреть за теми проблемами, которые существуют у того или иного ребёнка, смотреть за их развитием.
По поводу того, что может быть центром такого рода работы, я не знаю, это, мне кажется, просто должны быть какие‑то базовые клиники на самом деле – так, как здесь.
Формирование безбарьерной среды, или беспрепятственной среды, является частью государственной программы поддержки инвалидов.
С.Собянин: У нас это есть: это единый восстановительный центр города Москвы.
Д.Медведев: Здесь ничего не нужно выдумывать, если есть хороший врачебный коллектив, если есть методики, если есть возможности, которые уже проверены годами, именно это и нужно использовать, а не создавать какие‑то новые структуры, которые будут нежизнеспособны.
Но в чём я бы поддержал то, что было сказано сейчас Надеждой Михайловной в отношении родителей. Совершенно очевидно, что просвещение родителей – это 50 процентов успеха; может быть, даже и больше, потому что от их активной позиции зависит будущее ребёнка. Что Денис себя сам поднял, это просто счастливый случай, причём это произошло уже в достаточно зрелом возрасте, а мы все понимаем, насколько важен первый год жизни, насколько важны ранние годы. И образование, конечно, должно быть поднято на принципиально другой уровень, и это уже задача властей вместе с медицинскими учреждениями для того, чтобы тиражировать правильный опыт. Мы сегодня ходили по больнице, говорили о том, что каждый родитель переживает, как, видимо, медики считают, четыре стадии своего развития: начиная от полного шока, стресса, близкого к истерике, и заканчивая уже конструктивной позицией о том, что нужно делать для того, чтобы помочь ребёнку, а в конечном счёте помочь и самим себе. И понятно, что это для каждого человека проходит абсолютно индивидуально. Здесь у нас присутствуют родители в том числе, я так понимаю, – если бы несколько слов сказали на эту тему, это было бы полезно.
К.Семёнова: Простите, у нас есть журнал «Жизнь с ДЦП».
Д.Медведев: Ну вот.
К.Семёнова: Вам показывали его?
Д.Медведев: Не показывали.
Т.Батышева: Мы подарим.
Д.Медведев: Хорошо.
К.Семёнова: Мы подарим. Его издаёт отец ребёнка, больного церебральным параличом, на свои деньги.
Д.Медведев: Честно говоря, я не вижу в этом ничего плохого.
К.Семёнова: И деньги кончаются.
Д.Медведев: Деньги кончаются – значит, деньгами можно помочь. Но вообще на самом деле те, кто способен свои копейки вкладывать, должны вкладывать. Здесь нечего цепляться.
К.Семёнова: Вкладывают, вкладывают.
Д.Медведев: Конечно. Мы всё‑таки уже в другой стране живём.
Что касается таких знаний, то, мне кажется, очень важно использовать не только традиционные формы журналов, какой‑то информации, брошюр – очень важно использовать электронные средства, потому что и дети сейчас все пользуются интернетом, и родители. Здесь как раз неограниченные возможности для того, чтобы эту информацию быстро довести.
Пожалуйста, кто хотел бы что‑то сказать? Пожалуйста, прошу Вас.
Н.Плотникова: Дмитрий Анатольевич, во‑первых, мы, конечно, очень тронуты, что сегодня в День защиты прав инвалидов Вы нашли время в своём очень плотном графике, пришли к нам, к нашим детям. Это очень приятно.
Д.Медведев: Спасибо.
Н.Плотникова: Меня зовут Наталья, я из Москвы. Я – многодетная мама, у меня пятеро детей. Четверо из них здоровы, успешны, умны, а с пятым случилась беда: он родился раньше срока, и, к сожалению, из‑за проблем при родах он пока ещё не ходит.
Д.Медведев: А сколько ему?
Н.Плотникова: Ему два с половиной года.
Д.Медведев: Два с половиной.
Н.Плотникова: При этом разговаривает. В общем‑то, он будет таким же, как и все остальные. Но пока – вот такая ситуация. И из‑за этой ситуации мы попали в заботливые руки врачей этой больницы.
И я с Вами совершенно согласна, что это уникальная больница, поскольку здесь не просто высокие профессионалы, а ещё просто очень хорошие люди, которые выращивают не только наших детей, но и нас, родителей, которым действительно очень трудно оправиться от шока, что у них в такой замечательной, успешной семье появился ребёнок, особый ребёнок – ребёнок с инвалидностью.
В нашей стране от того, как расставлены приоритеты, от внимания властей, от определённых символов, сигналов зачастую зависит если не успех начинания, то во всяком случае часть этого успеха.
Ну а потом следующий шаг, конечно, у родителей – работать. И в этом, конечно, нам очень-очень помогают врачи 18-й. И кроме того комплекса лечения, которое нам предлагают здесь, в 18-й, нам ещё, конечно, усилиями Правительства Москвы и Правительства России даётся возможность санаторно-курортного лечения. Единственный момент: почему‑то все санатории находятся в ближнем и дальнем зарубежье, довольно далеко. Но не всегда есть возможность многодетной маме оставить своих детей, далеко уехать.
Д.Медведев: Согласен. А почему только в ближнем зарубежье?
Н.Плотникова: И в дальнем зарубежье есть, конечно.
Д.Медведев: Но в дальнем‑то, понятно. Если про дальнее, там всё есть.
Н.Плотникова: В России, к сожалению, такого санатория, который был бы по своим возможностям таким же, к сожалению, нет.
Д.Медведев: Для меня это вообще просто удивительная информация.
Н.Плотникова: И было бы очень здорово, если бы…
Д.Медведев: Извините, как по отчеству Вас?
Н.Плотникова: Наталья Владимировна.
Д.Медведев: Наталья Владимировна, давайте сейчас просто уточним у наших коллег из Министерства здравоохранения: а что, у нас действительно нет ни одного специализированного санатория? У нас огромное количество санаториев, часть из которых деградировала, часть из которых распродана. И нет ни одного специального санатория, который мог бы помогать, допустим, детям с такого рода пороком?
М.Топилин: У нас есть 19 субъектовых санаториев и 12 в системе Минздрава.
Д.Медведев: Они живые?
М.Топилин: Да, конечно, они живые.
Н.Плотникова: Но их уровень несколько отличается от тех, в которые нас посылают, в Евпатории.
М.Топилин: Это может быть, но они есть.
Н.Плотникова: Они есть, но вот хотелось бы, чтобы появился такой, который бы был не хуже.
Д.Медведев: Раз родители говорят – значит, они зла своим детям желать не будут. По понятным причинам явно это не лучшие у нас санатории. Надо привести их в порядок, тем более для меня это удивительно, потому что – я не хочу обижать наших украинских коллег, но у них там всё в очень тяжёлом состоянии. Когда я туда приезжаю, сравниваю с тем, как у нас, и отмечаю, что у нас существенно лучше по многим направлениям, существенно лучше. Но если у них есть чему поучиться – значит, это нужно.
Н.Плотникова: Учиться можно не только у украинских коллег, есть в дальнем зарубежье сами знаете, какие санатории.
Д.Медведев: Там отдельная тема. У меня есть предложение. Просто, может быть, какой‑то один из санаториев всё‑таки постараться довести до нормальных стандартов, сконцентрировать деньги. Понимаете, конечно, невозможно всё тонким слоем размазать, из этих 19 все 19 не будут одинаковыми, а я даже не уверен, что и нужно в таком количестве. Лучше иметь какой‑нибудь базовый и хорошо нафаршированный оборудованием, медперсоналом подготовленным.
Н.Плотникова: Когда мы лечимся в 18-й, потом 18-я больница нас посылает в санатории. Поэтому хотелось бы, конечно, чтобы была какая‑то связь, чтобы была преемственность реабилитации, чтобы усилить эту реабилитацию.
Д.Медведев: Вы имеете в виду, чтобы в санатории использовались те же методики.
Н.Плотникова: Те же или расширенные.
По возможности, чтобы были где‑то близко: Москва, Московская область, Россия.
Д.Медведев: Вы в каких вообще бываете санаториях?
Н.Плотникова: Пока только встала на очередь в Евпаторию.
Д.Медведев: Тогда надо посмотреть всё‑таки, что у нас есть, потому что я‑то думал, что Вы просто уже имеете какой‑то негативный опыт.
Н.Плотникова: Нет, дело не в негативном опыте. В принципе в санаториях у нас всё хорошо, но для маленьких детей, которые реабилитируются после детского церебрального паралича, всё‑таки специализированные санатории в основном находятся не в России, к сожалению.
Д.Медведев: Но Вы считаете, это должны быть южные санатории?
Н.Плотникова: Необязательно совершенно.
Д.Медведев: Хорошо, тогда, чтобы было понятно, надо просто сравнить, что есть в Евпатории, что есть, естественно, в других местах за границей и что есть в наиболее продвинутых санаториях у нас, – и несколько санаториев всё‑таки привести в порядок.
Н.Плотникова: А мы, конечно, постараемся (поскольку мы поняли уже проблему) своих детей воспитать так, чтобы они стали полноценными членами общества, тоже приносили пользу.
Д.Медведев: Им есть с кого брать пример: во‑первых, с родителей, а во‑вторых, есть блестящие примеры того, как дети сами себя поднимают и превращаются в активных современных людей.
Н.Плотникова: Мы надеемся, что мы нашим детям поможем. Надеемся, что им не придётся так продираться. Спасибо большое.
Д.Медведев: Когда есть родители, это, конечно, лучше. Хорошо.
Е.Алексеева: Дмитрий Анатольевич, позволите? Я представлюсь: я заведую ревматологическим отделением Научного центра здоровья детей, меня зовут Екатерина Иосифовна.
У нас другая проблема, наши дети рождаются здоровыми, но они заболевают, и проблема ревматических болезней у нас в стране – это, в общем, очень животрепещущая проблема. У нас порядка 50 тысяч детей по официальной статистике, и из них 20 тысяч с ревматоидным артритом. Это очень страшное заболевание, и здоровый ребёнок, казалось бы, всё хорошо, ни с того, ни с сего он заболевает. Самое главное – это боль, боль непереносимая, дети кричат, суставы опухшие, а в результате они обездвиживаются, они становятся абсолютными инвалидами. Более того, ревматоидный артрит поражает не только суставы: это сердце, это почки, это глаза, и маленькие дети слепнут. К сожалению, нечасто всё это диагностируется вовремя, и, когда маленькая девочка (как правило, это маленькие девочки с поражением суставов) приходит к окулисту, ставится страшный диагноз – слепота.
В нашем Центре для этих детей, конечно, всё делается; в общем, создана система помощи и лекарственной, и реабилитационной, и протезирование суставов происходит. Но, к сожалению, у нас, конечно, есть проблемы, проблемы в субъектах, потому что сейчас есть проблемы и диагностики, и проблемы лечения. Потому что это путь к инвалидности. К сожалению, эти дети очень быстро инвалидизируются, если неправильно поставлен диагноз и если не назначена вовремя адекватная терапия, а терапия сложная, терапия очень дорогая.
Правда, сейчас в ревматологии произошёл переворот, революция, это вообще революционная специальность: появились генно-инженерные биологические препараты, которые, конечно, поменяли жизнь детей. То есть, конечно, они должны получать длительную терапию, но они позволяют добиться ремиссии, то есть фактически ребёнок чувствует себя здоровым, он не выглядит как больной ревматоидным артритом.
Ну, и если вот в Москве у нас, конечно, не так много проблем, на федеральном уровне, в регионах есть пока проблемы диагностики, проблемы адекватной терапии.
Д.Медведев: А диагностика в какой период возможна?
Е.Алексеева: Диагностика возможна в принципе на раннем периоде болезни, если есть достойная подготовка докторов по ревматологии.
Д.Медведев: Что требуется для диагностики?
Е.Алексеева: Наверное, требуется вообще система оказания помощи детям с ревматическими болезнями. Сейчас Минздрав подготовил Порядок оказания помощи детям с ревматическими болезнями. И там совершенно чётко всё прописано: и образование доктора, и оснащение больниц, где должны быть организованы ревматологические отделения. Здесь должна быть хорошая иммунологическая база, потому что это заболевание связано с патологией иммунной системы. Здесь должно быть оснащение компьютерными томографами и магнитными томографами, потому что, к сожалению, под маской ревматоидного артрита нередко скрываются онкологические болезни. И если вовремя не провести нужное обследование, то, к сожалению… У нас был мальчик, у которого была нейробластома IV стадии. Это тяжёлое онкологическое заболевание, а у него стоял диагноз «ревматоидный артрит», он пришёл к нам с таким диагнозом.
И образование врачей. То есть врачи, конечно, должны – и в Порядке это прописано – проходить образование по ревматологии, потому что у нас пока нет специалиста-ревматолога. И детей этих пока лечат педиатры или кардиологи. Это важно. И не только диагностика, конечно, важна, но и терапия. Это доступность дорогостоящих современнейших лекарственных препаратов. И дети должны получать эти лекарственные средства, потому что они могут изменить жизнь этих детей. То есть они фактически это чудо, и наши дети называют эти препараты «чудо-препараты». Но нельзя построить коммунизм в отдельно взятой стране – Научном центре здоровья детей, это всё должно быть в субъектах, потому что у нас в отделении полторы тысячи детей в год проходят лечение. Очередь стоит сейчас до сентября у меня в отделении. Конечно, 20 тысяч детей с ревматоидным артритом нельзя пролечить на базе только одного отделения, которое, да, конечно, высокоспециализированно.
Но и, наверное, самая главная задача – это развивать ревматологическую помощь в субъектах Российской Федерации и обеспечить им достойное лекарственное обеспечение, этим детям, реабилитацию обязательно для того, чтобы они могли жить, работать, создавать семьи. А при современных достижениях ревматологии это всё возможно, абсолютно доступно, всё это можно, но это очень дорогостоящее лечение и, конечно, диагностика.
Д.Медведев: Екатерина Иосифовна, Вы сказали по поводу того, что нет специальности соответствующей. А что мешает ввести такую специальность? Это какие‑то внутримедицинские разборки, что ли? Почему её нет, этой специальности? С чем это связано?
Реплика: Министерство не утверждает.
Д.Медведев: Министерство, наверное, не просто злобный монстр, который отказывается утверждать.
Е.Алексеева: Нет, дело не в том, что Министерство не утверждает. Дело в том, что вообще в педиатрии очень мало субспециальностей, в отличие от терапии. Если у терапевта готовится, по‑моему, более 70 специализаций, то в педиатрии всего пять: это детская кардиология, детская эндокринология, детская уроандрология, детская онкология. Других субспециальностей нет, и получается, что врач-педиатр должен быть просто подготовлен по всей педиатрии.
Д.Медведев: А вот, на Ваш взгляд, введение этой субспециальности помогло бы делу? Потому что это же в конечном счёте административное решение, не более того. Если это необходимо, это можно сделать.
Е.Алексеева: Наверное, это один из этапов. Теоретически – да, это возможно, но даже если мы будем готовить педиатра по Порядку, как у нас в Порядке прописано, то [на практике] это введение должности врача-ревматолога (с учётом того, что нет должности детского ревматолога на амбулаторно-поликлиническом этапе и в стационаре) и организация ревматологических отделений. То есть пока там не прописан детский ревматолог.
Д.Медведев: Это поможет делу или нет?
Е.Алексеева: Может помочь.
Д.Медведев: Понимаете, я сейчас скажу – введут, никуда не денутся, не проблема абсолютно. Просто я хочу понять с точки зрения системной, это нужно или нет, я же не специалист, понимаете. Я сейчас дам указание, они раздробят там ещё на несколько частей, скажем, педиатрическую специальность.
Е.Алексеева: Тут двоякий момент. С одной стороны, помочь может, да, там есть разные мнения, надо ли дробить педиатрию или нет. С другой стороны – если врач-педиатр пройдёт специализацию по ревматологии и по детской ревматологии, получит диплом врача-ревматолога и удостоверение по детской ревматологии, то станет врачом-ревматологом. Мы же можем сейчас, слава Богу, есть приказ прекрасный, по которому педиатры могут специализироваться, получать уже узкую специализацию по взрослым специальностям и пройти усовершенствование по детству (это кафедра Первого медицинского университета).
Д.Медведев: Давайте тогда так сделаем, я дам поручение Минздраву исследовать два варианта: первый вариант связан с введением новой субспециальности, а второй – с той самой специализацией внутри общей педиатрической специализации для того, чтобы просто эти навыки приобрести, и потом уже окончательно определимся, что делать.
Е.Алексеева: И конечно, доступность генно-инженерных препаратов: дети должны иметь право на получение этих препаратов.
Д.Медведев: Что сейчас является сдерживающим моментом в использовании этих препаратов?
Е.Алексеева: Во‑первых, стоимость препаратов, они дорогие.
Д.Медведев: Помимо денег: деньги, понятно, всегда.
Е.Алексеева: Далее, препаратов пока нет в списке жизненно важных и в списке ДЛО. Вот эта, наверное, проблема есть.
Д.Медведев: Сколько стоит усреднённый курс лечения?
Е.Алексеева: Годовой курс лечения стоит в зависимости от веса ребёнка от 15 до 30 тысяч евро, длительность лечения этим препаратом – не менее двух лет; если ремиссия зафиксирована, можно пробовать его отменить, и далее уже по состоянию ребёнка.
Д.Медведев: Какое количество, на ваш взгляд (я понимаю, что это всегда такие прикидывания, но тем не менее), детей нуждаются в такого рода лечении в нашей стране?
Е.Алексеева: У нас есть регистр, мы ведём регистр детей с ревматическими заболеваниями.
Д.Медведев: То есть регистр есть, да?
Е.Алексеева: Да. У нас есть регистр детей с ревматоидным артритом, он начал недавно работать. Но сейчас в регистре 3 тысячи детей с ревматоидным артритом – я думаю, что к концу года будет 6 тысяч детей. Вот сейчас, по данным регистра, у нас 30–50 процентов детей нуждаются в генно-инженерных биологических препаратах.
Д.Медведев: То есть сколько, ещё раз?
Е.Алексеева: 40 процентов детей. 20 тысяч детей у нас с ревматоидным артритом зарегистрировано по официальной статистике.
Д.Медведев: 20 тысяч зарегистрировано?
Е.Алексеева: Всего у нас 20 тысяч детей с ревматоидным артритом, порядка 40 процентов детей нуждаются в лечении генно-инженерными биологическими препаратами.
Д.Медведев: Понял, ладно. Хорошо, значит, изучите тоже эту проблему на предмет её стоимости, доступности этих препаратов. Я так понимаю, что это всё иностранные препараты в основном, или мы делаем что‑то подобное?
Е.Алексеева: Нет, мы не делаем пока таких препаратов, это генно-инженерные технологии, высочайшие, конечно, и это иностранные препараты. У нас есть препараты, зарегистрированные по детским показаниям у нас в стране.
Д.Медведев: Проверьте и в части, касающейся включения в ДЛО, и использования других инструментов.
М.Топилин: Хорошо.
О.Душевина: Разрешите?
Д.Медведев: Пожалуйста.
О.Душевина: Я Ольга Душевина, Москва, мама двойняшек, один из которых имеет тяжёлую инвалидность по профилю данной больницы. Я бы хотела сказать вначале о положительных изменениях – про Москву, естественно. Здесь, в больнице, что мы имеем? Мы имеем здесь то, что называется беспрепятственная среда: широкие коридоры, специальные лифты для подъёма на нужный этаж, удобная мебель, всевозможные приспособления для передвижения детей, ходунки, вертикализаторы и так далее. Большое спасибо Департаменту здравоохранения за такую больницу.
За территорией больницы нас встречает город. Я тоже хотела бы сказать большое спасибо мэру города Москвы Сергею Семёновичу Собянину и соцзащите, отметить то, что было сделано, это просто революция: появление соцтакси, обустройство пандусов во всех магазинах, служба социального назначения и, что вообще было просто пределом счастья, появление маршрутов автобусов с низкими платформами и с откидными пандусами для въезда и выезда. Пользовались, удобно, спасибо.
Единственный вопрос: у нас есть ещё наш на самом деле всеми любимый вид транспорта и незаменимый по‑своему – это метро, коснутся ли подобного рода преобразования метро?
С.Собянин: Это самая большая проблема из‑за эскалаторов.
Д.Медведев: Да, там есть специфика, конечно.
С.Собянин: Невозможно приспособить, надо какие‑то специальные приспособления делать.
Д.Медведев: Надо посмотреть зарубежный опыт, но, конечно, в метро сложнее всё это сделать. Тем не менее то, что Ольга Евгеньевна сказала, это на самом деле большая проблема в масштабах страны. В Москве действительно существенно лучше. Это отмечают все, хотя бы потому, что в Москве этим начали заниматься некоторое время назад. Напомню, что в 2008 году мы ратифицировали Конвенцию о правах инвалидов. Это очень существенное, очень сложное для нас было дело, потому что решиться на это – это признать: а) во‑первых, что у нас всё в очень плохом состоянии, и б) что мы будем предпринимать усилия для того, чтобы это привести в порядок.
Формирование безбарьерной среды, или беспрепятственной среды, является частью государственной программы поддержки инвалидов. На самом деле в значительной мере это проблема не только материальная, но и проблема интеллектуальная, потому что ещё некоторое время назад в большинстве наших субъектов Федерации на неё вообще не обращали внимание. Мне уже на эту тему приходилось рассуждать, я ещё раз скажу. Так получилось, что у нас, может быть, в советский период вообще инвалидов старались не замечать, они не укладывались в представление о том, что наш гражданин может иметь ограничения по здоровью, все должны быть счастливые и, естественно, беспроблемные. И это на самом деле создало большие трудности в восприятии – в восприятии людей с ограничениями по здоровью.
В Москве, например, есть очень хороший опыт, я сам как‑то участвовал в одном из таких мероприятий, заходил в школу, где есть инклюзивное образование. Ведь инклюзивное образование распространено по всему миру. Это образование, которое предполагает совместное обучение и обычных детей, и детей, у которых есть проблемы со здоровьем. Это абсолютно гуманистическая вещь, потому что обычные дети, естественно, привыкают к тому, что есть дети, у которых есть проблемы со здоровьем. И, наоборот, дети, у которых есть свои сложности, видят, что они растут в общем коллективе, они такие же, но у них есть свои проблемы со здоровьем, но тем не менее они ничуть не хуже. Почему я об этом говорю, потому что у нас в стране ничтожный процент школ, где можно организовать такого рода инклюзивное образование.
Сейчас поставлена задача, если я правильно помню: до 2015 года мы должны довести такое количество школ и классов с возможностью инклюзивного образования до 20 процентов. Это вообще, на мой взгляд, очень оптимистическая цифра. Но, дай Бог, что называется, чтобы мы попали в неё. Но делать это нужно обязательно. Я уж не говорю про элементарные вещи, о которых Вы сказали, типа социального такси, пандусов или подъёмников на автобусах. В конечном счёте, это вопрос позиции государства и вопрос позиции руководителей регионов, потому что если этому начинают уделять внимание, то тогда изменения происходят.
Я много по стране езжу. Я за последние несколько лет посетил практически все субъекты Федерации. Осталось всего два, где я не был вообще. В ближайшее время тоже туда заеду. Но, знаете, я смотрю: всё‑таки постепенно пробивает дорогу новое мышление по отношению к людям с ограниченными возможностями по здоровью. В любом новом объекте, который сдаётся, всё‑таки уже есть все для этого условия. Мы это и в стандарты сейчас заложили, и уже, что называется, включили мозги руководителей и региональных властей. Но делать это нужно будет ещё очень и очень во многих местах и очень по‑серьёзному. Хотя, если разобраться, это не такие большие деньги, потому что, в конечном счёте, на реабилитацию мы тратим существенно больше.
О.Душевина: А я ещё хотела добавить, продолжая Ваши слова. Вы сказали, что изменяется уже отношение. Я бы хотела сказать, что, действительно, конечная цель реабилитации таких детей – это их интеграция в общество.
Д.Медведев: Социализация – нормальная, полноценная социализация.
О.Душевина: Да. Но для этого помимо технических средств реабилитации и лечения ещё нужно встречно изменить отношение общества к этим людям. И, мне кажется, может быть, у нас есть представитель кинематографа, может быть, мы как‑то все вместе подумаем о том, чтобы снять фильм. Есть же в Америке «Форрест Гамп», мой любимый фильм, а у нас нет. И герой, в общем‑то, есть, прототип есть.
Д.Медведев: Молодец. Ольга, Вы знаете, во‑первых, как Вы сказали, представитель кинематографа как раз занимает предельно активную позицию, молодец. К сожалению, у нас не все наши выдающиеся люди творческих профессий такую позицию имеют. На самом деле за границей любого успешного человека невозможно себе представить без такой активной позиции, потому что иначе его не будут воспринимать. Вы сказали про фильм «Форрест Гамп», фильм действительно очень хороший, хотя, скажу по‑честному, я его посмотрел в несколько приёмов, он довольно сложный. Я начинал его смотреть, потом выключал.
О.Душевина: Всё захватить сложно.
Д.Медведев: Абсолютно. А потом, когда досмотрел до конца, он произвёл на меня очень сильное впечатление.
Почему я об этом говорю. Если что‑то и снимать, то снимать нужно талантливо, не хуже, чем «Форрест Гамп». Просто так снять фильм – он может производить довольно тяжёлое, тягостное впечатление, причём нужно же снимать правильное, позитивное в конечном счёте кино, не лакировочное, а позитивное. «Чернуху» точно снимать не нужно, потому что у нас и так трудностей хватает. Поэтому это должно быть что‑то позитивное. Но если Юрий Георгиевич [Куценко] способен это сделать – давайте, мы даже помочь можем.
Ю.Куценко: У нас была идея несколько лет назад, но там было касательно Елены Бережной. Помните нашу фигуристку, которая получила травму?
Д.Медведев: Да, конечно.
Ю.Куценко: Года три назад ещё мы подавали заявку дважды. Сняли телевизионный фильм, и фигурное катание так преобразовалось в нашей стране. Но тем не менее даже относительно Лены, я знаком с ней: она весила 40 килограммов, это был «овощ», и после этого она стала олимпийской чемпионкой. Сам факт подвига, конечно, заслуживает художественного переосмысления и хорошей картины. Это я говорю о Лене, просто это было. Я подниму опять, сценарий назывался «Лёд».
А вот относительно того, что Вы сказали, я немножко в растерянности, я готов со своей стороны? Я задумывался об этом, у меня есть друзья моего возраста, которые болели этой болезнью, у нас, конечно, есть идеи по поводу такого сценария. Я со своей стороны готов аккумулировать всех людей, с кем я сейчас работаю по кино, талантливых сценаристов. Это тонкий момент на самом деле, вот сейчас на меня все смотрят, мне немножко плохо, но я соберусь.
Д.Медведев: Ну ладно, на Вас всё время софиты направлены.
Ю.Куценко: Я сегодня в образе врача.
Д.Медведев: Молодец, закрылся.
Ю.Куценко: Я постараюсь провести какой‑то внутренний конкурс.
О.Душевина: А мне кажется, ещё нужно провести в этом фильме какую‑то нить о подвиге матери такого ребёнка, чтобы не бросали больных детей, чтобы знали, что можно и нужно.
Д.Медведев: Вы знаете, это справедливо, ещё раз повторяю: это желательно сделать талантливо – так, чтобы это было интересно смотреть, потому что, понимаете, этот фильм, на мой взгляд, – или даже не фильм, а допустим, серию каких‑то фильмов, передач – нужно делать таким образом, чтобы их не выключали люди, у которых нет этих проблем. Человек – существо довольно жестокое, вот включил телевизор: ой, про инвалидов – выключу, на другой канал переключу. То есть это должно стрелять, что называется, но это уже вопрос именно к творческим людям.
Ю.Куценко: Я понимаю.
Д.Медведев: Вы халат снимете, начнёте привычный образ – и сможете что‑то сделать.
О.Душевина: Мы со своей стороны готовы помочь.
Д.Медведев: Я сейчас ещё дам высказаться двум коллегам, которые здесь присутствуют, после этого уже буду потихонечку уезжать, у меня там мероприятие назначено.
Пожалуйста, прошу Вас.
О.Зайцева: Меня зовут Ольга Витальевна, я всю жизнь работаю детским врачом, сейчас я заведую кафедрой, на которой наши сотрудники не только лечат детей, но и учат студентов, учат врачей, и поэтому мне близки, естественно, те вопросы, которые сегодня поднимаются. Конечно, очень важно помогать инвалидам, но, мне кажется, не менее важно предотвратить инвалидность. И поэтому то, что сегодня поднимаются вопросы профилактики (и, конечно, тут много сделано), – это очень важно.
На примере бронхиальной астмы. До 1997 года мы теряли детей от бронхиальной астмы, тяжёлого заболевания, от которого умирают. После того как были введены новые программы и после того как практически все дети были обеспечены лекарствами, конечно, астма стала легче: не ушли дети тяжёлые, но их стало меньше. И мне кажется, что вот это надо взять за некий пример, то есть, во‑первых, нужно правильно обучать и студентов, и врачей: они всегда хотят научиться лечить тяжёлые заболевания, и вопросы профилактики остаются в стороне. То есть, может быть, немножко изменить наши программы в плане профилактических мероприятий. Естественно, эти программы внедряются где‑то и в городские какие‑то программы.
Сейчас Вы говорили о средствах массовой информации. Вы знаете, мне утром страшно включать телевизор, такой ужас передают – и совершенно неправильный в отношении, предположим, прививок. Ну ведь нельзя, должен быть хоть какой‑то элементарный контроль.
Д.Медведев: А кто передаёт‑то ужас про прививки?
О.Зайцева: Первый канал.
Д.Медведев: И что передают?
О.Зайцева: Передают, что детей прививать нельзя, что прививки – это вредно. А почему бы не прийти в туберкулёзную больницу и не снять детей, которые больны тяжелейшими формами туберкулёза? А та дифтерия, от которой, вообще говоря, дети умирают и которая снова появилась?
Понимаете, мне кажется, может быть, это некое привлечение внимания к проблеме инвалидности, но с другой стороны – какое‑то неправильное. Наверное, должен быть какой‑то контроль. Я не говорю, не знаю, как это можно в интернете сделать, но что там пишут – это просто страшно.
Д.Медведев: В интернете много чего пишут. Не всё надо читать.
О.Зайцева: Конечно, но у нас родители это всё читают, понимаете?
Д.Медведев: Понимаете, мы запретить‑то ничего не можем. Всё равно будут читать.
О.Зайцева: Но мы можем контролировать канал.
Д.Медведев: С Вами не все согласятся.
О.Зайцева: С медицинской точки зрения.
Д.Медведев: Средства массовой информации у нас свободны, но они должны быть ответственны. Конечно, они не должны пропагандировать махровое средневековье, когда говорят, что прививка от лукавого, дети от неё заболевают, а иногда умирают. Мы все понимаем: эксцессы и казусы случаются и после прививок тоже, но, конечно, нельзя нагнетать страхи, нельзя создавать психопатическую атмосферу, просто потому что это в конечном счёте ударит по интересам населения в целом. Я согласен, но это вопрос уже ответственности каждого конкретного канала. Они должны думать о том, что они показывают. Если есть какой‑то негативный пример, о нём надо рассказывать, нельзя тоже закрывать на это глаза. Но из этого должны делаться просто правильные выводы. Вот, собственно, и всё. А родителям нужно всё рассказывать. Знаете, как раз попытки от них что‑то скрывать – это самое плохое. Здесь присутствуют родители, они понимают, им нужна правдивая информация о заболеваниях и о том, как их лечить.
В этом смысле, знаете, насчёт интернета я считаю, что помимо всякой дряни, которой там хватает, интернет всё‑таки создал колоссальные возможности для того, чтобы человек просвещался. У всякого просвещения есть, как известно, два конца. С одной стороны, это хорошо: люди знают, что и как. С другой стороны, Вы сами отлично знаете как врач, что любой человек сам себе доктор, он всего чего‑то начитается и начинает сам себя лечить, и это на самом деле иногда приводит к очень плохим последствиям. Для этого как раз и нужны правильные сайты, правильные программы и правильно сориентированный канал.
О.Зайцева: Да, чтобы там был консультант – предположим, врач, который каким‑то образом анализировал то, что преподносят.
Д.Медведев: Значит, мы направим врача-консультанта Эрнсту Константину Львовичу, чтобы он его проконсультировал по этому поводу.
О.Зайцева: Серьёзно?
Д.Медведев: Хорошо.
Т.Чалая: Дмитрий Анатольевич, можно?
Д.Медведев: Пожалуйста, прошу Вас.
Т.Чалая: Я Татьяна Николаевна, я живу в Московской области. В этой больнице реабилитацию мы проходим в четвёртый раз. Хочется сказать большое, огромнейшее спасибо нашей больнице.
Хочется задать Вам вопрос: будет ли как‑либо изменяться социальная пенсия по инвалидности для наших детей?
Д.Медведев: Во‑первых, я хотел бы присоединиться к тем словам, с которых Вы начали. Я тоже хотел бы уже от имени государства сказать спасибо всем, кто работает в этой больнице и кто её создавал. Это первое. Потому что на самом деле больница прекрасная. И мы будем работать над тем, чтобы подобные больницы возникали не только в Москве. Это на самом деле важнейшая задача здравоохранения.
Теперь в отношении социальных пенсий. Мой ответ будет достаточно простым и для Вас, надеюсь, понятным. Конечно, они будут расти, но это не будет скачкообразный рост и не будет одномоментный рост. Мы будем их увеличивать по мере возникновения экономических возможностей в соответствии с тем, что у нас есть. Но повышать их надо, конечно.
Т.Чалая: Дмитрий Анатольевич, можно вопрос?
Будут ли они отличаться, московские пенсии от областных, потому что областные в данной момент намного меньше.
Д.Медведев: На самом деле, я не очень понимаю, почему областные меньше. За счёт надбавок, да. Это, понимаете, в чём дело: сама по себе, если говорить, допустим, о федеральной составляющей, то она для всех одинакова, она всегда будет одинаковой, но в субъектах Федерации будут надбавки разные: где‑то они больше, где‑то они меньше. Прожиточный минимум в Московской области меньше, чем в Москве, социальные пенсии, а в некоторых субъектах Федерации существенно меньше, чем в Московской области. Поэтому это различие, к сожалению, я думаю, сохранится, во всяком случае в ближайшие годы, просто потому, что разный прожиточный минимум и разные финансовые возможности в различных территориях. Но нужно стремиться, конечно, к тому, чтобы эти зазоры становились всё меньше и меньше. Это не значит, что нужно в Москве уменьшать пенсии – это нужно делать так, чтобы в Московской области надбавки увеличивались, это очевидно.
Уважаемые коллеги, друзья! Я очень признателен вам за то, что вы меня пригласили, потому что я считаю, что в нашей стране традиционно важным является внимание к той или иной проблеме. Это в любой, конечно, стране важно, но в нашей стране (она очень сложная, очень большая) от того, как расставлены приоритеты, от внимания властей, от определённых символов – если хотите, сигналов – зачастую зависит если не успех начинания, то во всяком случае часть этого успеха.
И то, что я сегодня побывал у вас в детской психоневрологической больнице №18, означает, что это тоже наш государственный приоритет. Я надеюсь, что таким образом это будут воспринимать не только федеральные структуры, они это понимают, но и руководители регионов. Уже в этом я вижу положительный задел моей с вами встречи.
Естественно, в рамках того разговора, который состоялся, я дам поручение Правительству для того, чтобы вместе с регионами все эти вопросы были проработаны – включая и вопрос о создании базового центра на основе вашей больницы.
Я хотел бы, чтобы Гоша Куценко всё‑таки снял соответствующий фильм и нас всех пригласил на его премьеру.
Ю.Куценко: У меня уже родилось несколько идей.
Д.Медведев: Как минимум название нужно придумать. С артистами, я тоже надеюсь, всё будет в порядке.
Я хотел бы всех поздравить с наступающим праздником Победы. (Обращаясь к К.Семёновой.) Ксения Александровна, я поздравляю Вас, потому что я знаю, что Вы участница Великой Отечественной войны, желаю Вам здоровья.
Желаю, естественно, здоровья и успехов всем вам и, конечно, вашим детям. До встречи!
