В.Путин: Добрый вечер, уважаемые дамы и господа!
Только что закончилась встреча в Любляне, вы знаете, совсем недавно. В принципе и я, и Президент Буш достаточно подробно рассказывали о наших переговорах. Но если есть интерес к этой теме и есть дополнительные вопросы, то я с удовольствием на них отвечу. Впрочем, так же как и на любые другие вопросы, если у вас они будут.
Для начала должен сказать, что мы рассчитывали, конечно, на позитивный результат этой встречи. И мы с самого начала планировали эту встречу именно таким образом, чтобы результат был достигнут. Должен вам сказать, что буквально с первой минуты нашей встречи у меня создалось впечатление, что Президент Буш настроен таким же образом.
Мы планировали и ту прогулку по аллейкам, которую вы там видели. Планировалось, что она займет гораздо больше времени, планировалось, что и переговоры в расширенном составе займут больше времени. Но разговор у нас вдвоем пошел таким образом, что лично мне было жалко терять время на протокольные мероприятия. Достаточно быстро я сказал Президенту, что я вообще рад тому, что нам предоставляется возможность («нам» – я имею в виду российской стороне) как бы с «чистого листа» начать наши отношения, но, разумеется, взяв с собой в сегодняшний день и в завтрашний все положительное, что было накоплено ранее.
Мне говорили, что Президент долго не может слушать, что он больше любит сам говорить и через пять минут уже нервничает, ждет, когда собеседник закончит. Все оказалось на самом деле иначе. Президент оказался очень внимательным и очень заинтересованным слушателем. Он достаточно энергично реагирует на все, что ему говорится. Слушает, критично воспринимает, очень откровенно высказывает свою собственную позицию. И сразу создалась очень доверительная обстановка.
Должен сказать, что с самого начала, я думаю, что так же, как и у него, у меня был определенный план нашей беседы. Я предложил начать разговор по конкретным вопросам, по тем вопросам, которые вызывают сегодня наибольшую озабоченность в мире, в отношениях между двумя сторонами, создают определенную атмосферу, в частности, по проблемам противоракетной обороны. Он внимательно выслушал, а потом говорит: «Слушай, давай поговорим в целом о том, как складываются отношения между двумя странами за последние годы, в каком состоянии мы сейчас находимся, где мы сейчас находимся, и давай посмотрим на будущее».
Именно это я имел в виду, когда на пресс-конференции сказал, что Президент как историк предложил поговорить по широкому кругу вопросов, взглянуть широко на проблемы российско-американских отношений.
Должен сказать, что в этом смысле он на себя взял определенную инициативу и характер разговора поменял, но и меня такая постановка вопроса очень устроила. И мне кажется, что это не формальные слова, которые мы сказали на пресс-конференции. Действительно, возникла ситуация, которую можно охарактеризовать достаточно высоким уровнем доверия.
Вообще должен сказать, что Президент – приятный собеседник, приятный человек. И мы знаем, какие дебаты были в ходе избирательной кампании в Соединенных Штатах, как это все сложно решалось. Но мы уже сегодня можем сказать с уверенностью: мы удовлетворены тем, что у нас появился такой партнер. Будем надеяться, что это получит позитивное развитие.
Я готов ответить на ваши вопросы.
Д.Дороти (Си-эн-эн): От имени наших корреспондентов большое Вам спасибо за возможность с Вами поговорить.
Мой первый вопрос. До саммита, Владимир Владимирович, Вы сказали, что хотели узнать как можно больше о новой противоракетной системе господина Буша. Вам это удалось. Вы имеете хорошее представление о сути и масштабе этой программы? Является ли это достаточным, чтобы Россия задумалась, скажем, о пересмотре своей позиции по ПРО?
В.Путин: Исходные позиции Президента не могут не вызывать положительную реакцию. Президент говорит о том, что Россия и Соединенные Штаты не являются противниками сегодня, больше того, могут стать союзниками, как он сказал в Варшаве. И именно с этой точки зрения мы должны посмотреть на весь пакет предыдущих договоренностей. Мы ничего против этого не имеем.
Наши партнеры в Штатах говорили и сейчас говорят о том, что мы должны подумать о тех угрозах, перед которыми мы все стоим и которые будут возникать в будущем в связи с развитием ракетных технологий.
У нас в стране тоже по‑разному относятся к этому тезису, но я лично этот тезис разделяю. Мы должны думать об этом. И думаю, что здесь Президент прав: нам нужно думать о том, как развивается вооружение на особенно опасном направлении – на направлении ракетном. И, конечно, нужно посмотреть, что будет в этой сфере через десять, пятнадцать, двадцать лет.
Есть ли что‑то новое в наших отношениях по этому вопросу после встречи с Президентом Бушем? Я считаю, что есть. Мы договорились о том, что наши специалисты вычленят и будут говорить конкретно по вопросам чисто технического характера: что же, собственно, мы понимаем под термином «угроза» и что нам мешает вместе либо отдельно, если такова будет воля наших партнеров, противопоставить этим угрозам? Что конкретно, какие элементы Договора по ПРО препятствуют преодолению тех угроз, которые мы еще вместе должны определить? Вот здесь у нас пока общей позиции нет.
Ведь, когда мы говорим о Договоре о противоракетной обороне 1972 года, о возможной его модификации либо, как Вы слышали раньше, о выходе, допустим, в одностороннем порядке Соединенных Штатов из этого Договора, в любом случае речь идет о противодействии ракетным угрозам. А ведь это не единственная угроза.
Если говорить на языке профессионалов, то цель ведь в чем заключается? Не в том, чтобы ракету послать, а цель заключается в том, чтобы доставить оружие массового уничтожения. В данном случае – ядерное оружие – на территорию потенциального противника. А это можно сделать не только с помощью ракет, во всяком случае, не только с помощью баллистических ракет, что является предметом договора по ПРО 1972 года.
Потом, допустим, мы знаем тезис об угрозе со стороны так называемых стран-изгоев. Вы знаете, что находится на вооружении так называемых изгоев. Это не наша терминология, это скорее американская терминология. Если кто‑то не знает, я скажу: это советские ракеты СКАД. А что такое советские ракеты СКАД? Это, собственно говоря, модернизированные немецкие ракеты «Фау-1» и «Фау-2», это те ракеты, которыми Германия в период Второй мировой войны забрасывала Лондон. Больше всего в их модернизации продвинулась Северная Корея. Но существует предел этой модернизации, и он уже достигнут. Можно увеличить баки, увеличить и количество этих баков, но, повторяю, предел модернизации достигнут.
Создать ракеты другого поколения – это совсем другая история. Можно украсть какой‑то элемент, но создать серьезную современную систему ракетного нападения – это задача совсем другого порядка. Это требует новых, абсолютно новых материалов. Это требует совершенно нового топлива, топлива нового поколения. Это требует развитой, очень дорогостоящей системы испытательных полигонов. Это требует очень большого набора составляющих всей этой программы. Если все это обобщить, можно сказать, что это требует абсолютно другой экономики и абсолютно другого уровня развития науки и техники той страны, которая претендует на развитие этих технологий. Это требует обеспечения темпов роста экономики. Это потребует десятилетий.
Теперь посмотрим на то состояние, которое на сегодняшний момент нам известно в сфере противоракетной обороны. По предварительным оценкам, сама программа потребует 50–60 миллиардов долларов. Что это такое? Чего мы должны добиться?
Вы знаете, с какой скоростью летит баллистическая ракета? 7–7,5 километра в секунду. Чтобы ее сбить, противоракета должна лететь с такой же скоростью, это 15 километров в секунду при сложении. Это все равно что пулей попасть в пулю. На сегодняшний день это возможно или нет? Специалисты говорят: «Сегодня – нет». И практика испытаний показывает, что это так: невозможно. А если это не одна пуля? Если их десять, двадцать, тысяча? Две тысячи, три, пять тысяч? А именно таков потенциал ядерных вооружений России и Соединенных Штатов. Тогда мы должны задуматься, что нам нужно делать для того, чтобы предотвратить угрозы. Повторяю, еще нужно определить, в чем они заключаются.
Потом нам говорят, что главная угроза – это «страны-изгои». Но нам известно, что, скажем, в феврале этого года на одном из островов на севере Норвегии начала излучение новая американская станция слежения «Глобус-2». Там была расположена станция «Глобус-1», которая фиксирует старт ракет, сейчас там размещена дополнительная станция, которая фиксирует не только старт, но и отслеживает движение траектории. При чем здесь «изгои»?
В общем, все это вопросы, которые требуют дополнительного внимательного изучения со стороны экспертов и очень высокой степени доверия. Мне кажется, что последний компонент, компонент доверия, у нас складывается. И я думаю, что это самое главное, чего мы добились в результате встречи с Президентом Бушем.
Достаточно по первому вопросу?
Д.Льюис (Эн-би-си): Кондолиза Райс в воскресенье заявила, что система противоракетной обороны войну не предотвращает и что с Россией или без России Соединенные Штаты свою систему развернут. Не считаете ли Вы это ужесточением позиции по сравнению с тем, о чем Вы говорили с Президентом Бушем?
В.Путин: Я же говорил с Президентом Бушем, а не с Кондолизой Райс, хотя она присутствовала при этом. Мы договорились о том, что наши специалисты на всех уровнях будут в контакте друг с другом работать. Контактным лицом для госпожи Райс является господин Рушайло – секретарь Совета Безопасности России. Мне кажется, что у них могут быть созданы условия для позитивного диалога друг с другом.
Если она сказала о том, что Договор не предотвращает войны, то я не знаю, кто из них – Рушайло либо Райс – планируют войну, когда она должна начаться. Собственно говоря, надо по этому вопросу как‑то отдельно поговорить. О чем идет речь, надо выяснить.
Но мы обратили внимание и на другие высказывания руководящих сотрудников администрации. Вот Госсекретарь, допустим, сказал следующее. Он, как известно, человек военный, можно сказать, что эксперт. Он сказал: «США не ставят целью слом Договора по ПРО 1972 года, однако твердо намерены следовать курсом на создание эффективной, но в то же время ограниченной по своему характеру противоракетной обороны». Мы обратили внимание на это заявление Пауэлла. Я думаю, что это очень серьезное заявление. США не ставят целью слом Договора по ПРО. Это для нас очень серьезный сигнал.
Мы тоже считаем, что противоракетная оборона должна быть эффективной. Господин Пауэлл говорит: «В то же время ограниченной по своему характеру». Надо понять, что это такое. Это предмет обсуждения, переговоров. Это серьезное заявление. Вы удовлетворены?
Д.Льюис: Да, спасибо.
Э.Палмер (Си-би-эс): Во время Вашей встречи в Любляне Президент Буш заявил, что он намерен послать высокопоставленных представителей своей администрации в Москву для того, чтобы обсуждать конкретные вещи. По Вашему мнению, каковы важнейшие темы, по которым Вы хотели бы добиться наибольшей согласованности, наибольшего прогресса в Ваших отношениях в самое ближайшее время?
В.Путин: Собственно говоря, я уже об этом сказал. Мне даже нечего добавить. Когда мы говорили об этом, когда сказал об этом Президент, то я думаю, что он имел в виду как раз обсуждение проблем, связанных со стратегической стабильностью и Договором по ПРО.
Мы договорились (это было мое предложение) о том, что наши специалисты должны посмотреть не только на то, где существуют угрозы, но и что в Договоре 1972 года мешает предотвратить эти угрозы сегодня, что конкретно.
Там есть совершенно конкретные вещи, которые должны определять специалисты. Речь идет о скоростях этих ракет, а из этого вытекает понятие «стратегическая» либо «тактическая система противоракетной обороны» и так далее, и так далее.
В самом Договоре по ПРО 1972 года заложен механизм его модификации. И модификация уже имела место, но нам нужно понять, о чем идет речь конкретно сегодня. И потом мы же об этом говорили не раз, и я в Любляне об этом сказал на пресс-конференции: на этот Договор нанизаны другие договоренности, в том числе и проблемы нераспространения. Прямой увязки там, в Договоре, нет, но тем не менее договоренности в сфере нераспространения связаны с Договором по ПРО 1972 года. И если мы от него отказываемся целиком, то тогда пороговым странам гораздо легче объявить себя ядерными державами. Станет ли мир от этого безопаснее? Я сомневаюсь. Мы должны посмотреть на проблему с этой стороны.
Именно поэтому мы говорим, что мы разделяем озабоченности наших американских партнеров, но полагаем, что эти озабоченности нужно решать совместными усилиями, иначе между нашими противоречиями могут проскочить какие‑то третьи силы, и мы потом не будем знать, что с этим делать.
Когда мы слышим (я возвращаюсь к Вашему вопросу), что какие‑то программы будут осуществляться с нами либо без нас, мы же не можем этому противостоять. Без нас – пожалуйста. Мы же не можем заставить никого с нами сотрудничать и не ставим перед собой такую задачу. Мы предлагаем сотрудничать, мы предлагаем совместную работу. Но если она не нужна – пожалуйста, мы готовы действовать самостоятельно. Но к чему это приведет? Ведь с этим Договором связаны, допустим, Договоры по сокращению стратегических наступательных вооружений – СНВ-1 и СНВ-2, а в них заложен механизм контроля и мониторинга в ракетно-ядерной сфере.
Мы говорим, допустим, о сокращении стратегических наступательных вооружений. Представьте себе, мы отказываемся, выбрасываем Договор по ПРО 1972 года. Значит, автоматически исключаем из практики международных отношений СНВ-1, СНВ-2.
А если это так, то тогда мы не сможем друг друга проконтролировать и посмотреть, сколько мы ракет сняли с вооружения. Головку открутили – рядом положили или мы ее уничтожили. Этот так называемый возвратный потенциал и у России, и у Соединенных Штатов может быть таким большим, что вопросы контроля над ядерными вооружениями вообще перестанут существовать. Никакого контроля не будет. Сегодня открутили, завтра поставили. Кто это может проверить, если мы исключаем этот элемент контроля, если мы сбрасываем Договор СНВ-1 и СНВ-2? А это неизбежно произойдет, если мы выбросим Договор по ПРО 1972 года. Это все в комплексе завязано на вот эту проблему и на этот Договор.
Мы не навязываемся, никого не пугаем, не шантажируем. Мы предлагаем сотрудничество. И если оно приемлемо, мы с удовольствием это будем делать. Если нет, ну что ж, будем действовать тогда самостоятельно. Не думаю, что Штаты и Россия, да и все человечество выиграют от этого. Думаю, что нет.
Но мне показалось, что Президент Буш как раз настроен на это сотрудничество, что он хочет диалога, что он стремится к нему. И я еще раз хочу это подтвердить и еще раз хочу об этом сказать: для меня лично, для всей делегации российской это было очень важно. И я думаю, что это самое главное.
П.Тайлер («Нью-Йорк таймс»): Господин Президент, Вы говорили об угрозах и о том, что Вы готовы совместно эти угрозы рассматривать и совместно бороться против них. Если такое произойдет, то не получится ли так, что Китай, который возражает против создания любого типа системы противоракетной обороны, будет чувствовать себя в большей опасности и будет проявлять свое недовольство? Это первый вопрос. То есть, как Вы считаете, не изменятся ли в отрицательную сторону отношения России с Китаем?
И второй вопрос, с Вашего позволения, я хотел бы обратить к Ирану. Вы осуществляете совместные проекты с Ираном, помогаете Ирану в строительстве атомной электростанции. Сергей Иванов в свое время заявил, что Соединенные Штаты поставляют Северной Корее такие же ядерные реакторы. Но я хочу сказать, что Соединенные Штаты оговаривают это тем, что Северная Корея отказывается от своей военной ядерной программы.
Не можете ли Вы обусловить свое сотрудничество в ядерной области с Ираном примерно такими же сходными условиями?
Реплика: Можно ответ по‑английски?
В.Путин: Нет. Мне пока сложновато. Я пытался с Президентом говорить немножко по‑английски, несколько слов сказал. Он сделал вид, что он меня понял. Я ему очень благодарен за это. Но, чтобы быть точнее понятым, я все‑таки изложу ответ на родном языке.
Что касается отношения Китая к этим проблемам. Этот вопрос нужно адресовать Цзян Цзэминю. Вы этот вопрос сформулировали так, что Китай вообще к любой противоракетной обороне относится отрицательно. Мне это неизвестно. Но Договор по противоракетной обороне 1972 года уже предусматривает определенную систему противоракетной обороны. Она там предусмотрена, противоракетная оборона двух районов. Соединенные Штаты выбрали район стационирования своих наземных ракетных установок, Россия выбрала Москву.
Насколько мне известно, Китай не возражает против того, что прописано в этом Договоре, поэтому нельзя говорить, что он вообще против любой противоракетной обороны. Как я понимаю наших китайских коллег, они против слома самого Договора.
Должен сказать, что сегодня я разговаривал с Председателем Цзян Цзэминем по телефону. Я сказал ему, что передал сигнал, который он через меня посылал Президенту Бушу, и должен сказать, что Президент очень позитивно отреагировал на мое заявление по поводу того, что Китай полагает, что инцидент с самолетом надо считать исчерпанным. Президент тоже достаточно позитивно и спокойно отреагировал и сказал, что надо об этом забыть. И сегодня в разговоре со мной Председатель Цзян Цзэминь сказал, что он ждет Президента в Шанхае осенью этого года, и очень рад, что он согласился в рамках встречи на высшем уровне АТЭС отдельно обсудить проблемы американо-китайских отношений, и Китай к этому готовится.
Но на что я обращаю внимание в Вашем вопросе, и думаю, что он очень все‑таки в правильном направлении сформулирован. Мы, конечно, все наши действия должны в этой сфере просчитывать и смотреть, как на это будут реагировать другие ядерные державы. В этом смысле очень важна прозрачность наших действий, чтобы никто из ядерных держав не чувствовал себя ущемленным, чтобы они не чувствовали, что происходит какой‑то сговор за их спиной, иначе результат может быть обратный ожиданиям. Мы не улучшим международную безопасность, а только сделаем мир более уязвимым.
Вы знаете, сколько баллистических ракет у Китая?
П.Тайлер: Восемнадцать.
В.Путин: Потенциальные экономические возможности Вам тоже известны? Поэтому здесь нужно действовать очень аккуратно. Повторяю, никто не должен чувствовать себя ущемленным. Мы здесь действовать должны по принципу «не навреди».
Наши американские друзья говорят о будущих угрозах, о предотвращении будущих угроз. Значит, мы все признаем, что сегодня определенный баланс существует и как минимум мы не должны его нарушить сегодня, не должны никого спровоцировать на гонку вооружений. И, конечно, все наши действия должны быть в определенных пределах. Поэтому «ядерный клуб», каждое государство «ядерного клуба», конечно, должно быть в курсе происходящих событий и переговоров с нашими американскими партнерами. Но при этом, разумеется, все страны мира думают о своей собственной безопасности.
П.Тайлер: Есть ли намерение у России занимать единую позицию с Китаем по этому вопросу?
В.Путин: У нас есть намерение сохранять этот баланс безопасности, который сейчас создан в мире в целом, и в этом смысле Китай является существенной составной частью. Но не только Китай, это и другие ядерные государства. Мы с вами знаем о позиции, например, Франции. Думаю, что мы не имеем права проходить мимо мнения Франции по этому вопросу. Другие ядерные государства тоже очень внимательно смотрят за всем происходящим в этой сфере.
Я еще раз повторю, мне здесь нечего добавить: наши действия не должны порождать опасений, что кто‑то будет обойден, кто‑то будет обманут, не должны создать ситуацию, которая подтолкнет гонку вооружений. Это очень опасно. Поэтому мы и говорим, что баланс создан. Допустим, есть какие‑то угрозы, о которых мы должны вместе подумать, вместе давайте думать. Потому что, сохраняя этот баланс, мы должны улучшать качество безопасности. Должны быть все вместе, не нарушать этот баланс. Именно в этом плане нужно рассматривать и наши контакты с Китаем.
Что касается Ирана. У нас непростые отношения с Ираном. Это наш сосед, у нас многовековая история межгосударственных отношений. Иран переживает, на мой взгляд, процесс обновления и постепенного вхождения в мировое сообщество, и результаты последних выборов это подтверждают. Я встречался с Президентом Хатами здесь, в Москве. Он очень современный человек, очень сильный и очень достойный партнер. Я думаю, что он намерен развивать страну в направлении вхождения Ирана в международное сообщество. Мы понимаем озабоченности Соединенных Штатов и озабоченности Израиля. Мы учитываем это в наших отношениях с Ираном.
Когда нам говорят о том, что мы как бы стремимся к перевооружению Ирана, то здесь нужно внести ясность в понятия. Мы полагаем, что политические тезисы, которые подчас используются для того, чтобы вытеснить Россию с рынков вооружений, в том числе и на рынке вооружения Ирана, это просто инструмент недобросовестной конкуренции. Поэтому мы сотрудничали с Ираном, у нас есть определенные обязательства в сфере военно-технического сотрудничества, и мы будем их исполнять.
Но есть сфера, которая вызывает особую озабоченность Соединенных Штатов, и Президент мне об этом сказал на встрече в Любляне. Это касается, конечно, оружия массового уничтожения: ядерного оружия и ракетных технологий.
Должен вам сказать, и я сказал об этом Президенту, в планах военно-технического сотрудничества России с Ираном этих программ нет и не планируется. И эта позиция России руководству Ирана известна. Россия взяла на себя определенные обязательства по нераспространению и будет эти обязательства исполнять. Больше того, это соответствует и нашим национальным интересам. Если вы справитесь у специалистов, каким ракетным оружием располагает Иран и какова его дальность, то вы поймете, что я здесь ничего не преувеличиваю.
Что касается оборонительных вооружений, то это отдельная тема, и думаю, что она не должна вызывать ни у кого никакой озабоченности.
Что касается других аспектов, могу вам сказать, собственно, это не секрет, что европейские страны активно развивают свои отношения с Ираном. Германия предоставила кредит по линии «Гермеса» – 2 миллиарда марок. Деловые круги Соединенных Штатов в контакте с официальными лицами Ирана. Если это для кого‑то секрет, то не для нас. Мы знаем, кто, где и когда встречается. Я назвал фамилии Президенту Бушу.
П.Тайлер: Таким образом, Вы хотите сказать, что американцы ведут бизнес с Ираном?
В.Путин: Готовятся. Готовятся к тому, чтобы начать широкое сотрудничество, и правильно делают. Но почему мы‑то должны оставаться в хвосте, это непонятно.
Вы упомянули о строительстве Соединенными Штатами атомной электростанции в Северной Корее. Правильное упоминание. Именно такую атомную электростанцию мы помогаем строить в Иране. Ничего особенного здесь не происходит. Специалисты вам скажут, что это абсолютно не связано с возможностями производства ядерного оружия. Вы говорите о том, что Соединенные Штаты обусловили строительство атомной электростанции в Северной Корее непроизводством ядерного оружия в этой стране. То есть вы считаете это эффективным. Тогда почему нам предъявляют Северную Корею в качестве «страны-изгоя», которая представляет собой опасность?
Я вам говорю, что мы даже по соображениям своей собственной безопасности не собираемся передавать в другие страны, в том числе и в Иран, ядерные технологии. Разумеется, мы можем представить, что кто‑то подпольным путем в обход наших законов и официальной политики государства, какие‑то люди могут пытаться что‑то продать, для того чтобы заработать деньги. Мы будем делать все, чтобы это пресечь. Но это касается не только России, это касается любой другой страны.
Вы знаете действующее в Соединенных Штатах законодательство о подготовке специалистов, студентов. Вот приезжает студент из Ирана, записывается на одну программу в каком‑то колледже или в университете, а потом никто не имеет права им запретить перейти на другую программу обучения. Вы посмотрите на эти самые команды специалистов, посмотрите, что происходит в этой сфере, и у вас возникнут озабоченности, связанные с подготовкой специалистов для Ирана внутри Соединенных Штатов. Посмотрите!
Я думаю, что здесь нужно прекратить вообще заниматься бесполезными обвинениями друг друга, а нужно совместно работать для того, чтобы эффективно противостоять распространению ядерных вооружений и ракетных технологий. Это нашим сотрудникам специальных служб, у них сложная система противоборства между Россией и Соединенными Штатами, и им легче так дальше продолжать, потому что это не требует внутренних изменений, которые сопряжены с определенными усилиями, легче друг друга обвинять, чем объединить усилия, чтобы противостоять реальным угрозам. Это касается как наших спецслужбистов, так и ваших.
П.Тайлер: Таким образом, Вы вносите предложение о сотрудничестве между разведслужбами России и США, с тем чтобы можно было поделиться этой информацией, касающейся данных проблем, затрагивающих Иран и другие страны?
В.Путин: Я вношу предложение – объединить усилия специальных служб России и Соединенных Штатов в борьбе с угрозой распространения ядерных и ракетных технологий вне зависимости от страновой принадлежности, куда эти технологии могут утекать. На самом деле я знаю, о чем я говорю, я сам там достаточно долгое время проработал. Десятилетиями одна страна работала против другой. И вот определенные позиции выстроены, люди, специалисты подобраны, все это создавалось десятилетиями. Гораздо легче все это продолжать использовать по старинке, чем осознать, что происходит в мире сегодня, понять, где угрозы, что‑то перестроить. Это требует и понимания, и определенных усилий. Это сложнее.
Вот мы говорим о новых угрозах. Одна из них – это национальный терроризм, национальная нетерпимость, религиозный экстремизм. Я думаю, что это очень хорошее поле для совместной работы специальных служб. Тем более что граждане Соединенных Штатов реально страдают от этих угроз: происходят террористические акты, гибнут ваши военнослужащие и гражданские лица. Это реальная угроза, в том числе и для Штатов, реальная угроза! Люди гибнут! И у нас то же самое происходит.
К сожалению, я вам сейчас скажу, может быть, слова, которые будут восприняты по‑разному, но я считаю своим долгом сказать об этом честно. У меня иногда складывается впечатление, что то наши, то ваши спецслужбисты, я думаю, что ваши чаще, стараются использовать какие‑то элементы в продолжающейся борьбе между спецслужбами и тем самым наносят ущерб национальным интересам как Штатов, так и России. Я думаю, что это от неправильного понимания перспектив развития международных отношений и от неправильного понимания угроз сегодняшнего дня.
Если мы сегодня позволим себе использовать каких‑то экстремистов в борьбе за свои национальные интересы в ущерб другим, то завтра эти экстремисты могут развернуть оружие против нас самих. Это крайне опасная форма достижения цели. Практически она почти наверняка приведет к обратным результатам.
В этой связи, в качестве примера, мы должны определить свою позицию в отношении «Талибана». Что мы хотим там достичь в конце концов? Вот они уничтожили произведения искусства тысячелетние, статуи известные. Так как‑то в средствах массовой информации это прошелестело незаметно, и все забыли. Но это же ужасно! Это катастрофа! Мы же все поняли, с кем мы имеем дело. Нет, полная тишина.
То, что там базы подготовки террористов, которые действуют не только против нас, но и против вас, это же известно, это же факт. Мы же все об этом знаем. И много других тем, где бы мы могли объединить усилия с вами.
П.Куинн-Джадж («Тайм»): Мы тогда действительно можем подумать, что это продолжение темы. Вы обменялись четкими словами, у Вас получился очень доверительный разговор с Президентом, но все‑таки что Вас больше всего сейчас настораживает, беспокоит в поведении и в политике американской администрации?
Если возможно. Вы сослались на эту борьбу между спецслужбами. Скажите, в какой области Вас особенно беспокоят действия западных спецслужб?
В.Путин: По первой части Вашего вопроса могу сказать следующее. Не то чтобы беспокоит, но мы с определенной степенью тревоги рассматриваем возможность каких‑то односторонних действий. Хотя мы к ним готовы.
Я уверен, что в течение ближайших 25 лет как минимум это не нанесет существенного ущерба национальной безопасности России. Любые действия, в том числе односторонние. Больше того, если мы столкнемся с односторонними действиями и со сломом договоров СНВ-1 и СНВ-2, думаю, что наш ядерный потенциал будет укреплен. Это не потребует практически никаких финансовых вливаний.
Если вы посмотрите Договор СНВ-1, вы поймете, о чем идет речь. Речь идет о том, что на существующие ракеты-носители можно поставить новые боеголовки. Да, ничтожные деньги, почти ничего не будет стоить. Таким образом, ядерный потенциал России многократно возрастет. Многократно.
Но нас беспокоит другое. То, что это может привести как бы к разбалансировке существующего баланса. Начнется какое‑то неконтролируемое вооружение других стран, а многие из них у нас где‑то поблизости. И вот это нас беспокоит. Хотя об этой обеспокоенности больше говорят Соединенные Штаты. Но нас это беспокоит на самом деле гораздо больше. Потому что ракеты, которыми сейчас располагают «пороговые страны», они территории Соединенных Штатов еще очень долго не достигнут. Так что в этом смысле я абсолютно искренне говорю, когда утверждаю, что у нас есть общая платформа с Президентом при обсуждении вот этой темы.
И вторая часть Вашего вопроса?
П.Куинн-Джадж: В продолжение того, что Вы сказали насчет спецслужб, особенно о том, как они используют…
В.Путин: Что беспокоит в их деятельности?
П.Куинн-Джадж: Где особенно это происходит?
В.Путин: Да ничего не беспокоит, потому что и те, и другие плохо работают. Ничего они интересного не делают. Они только мешают.
В принципе основная их работа – это информационное обеспечение политического уровня руководства. Но мне кажется, что они очень мало делают для нейтрализации реальных угроз, с которыми сталкиваются наши государства. Хотя отдельные примеры положительной работы есть. Вы знаете, допустим, о ряде совместных операций американских и российских спецслужб по пресечению каналов поступления наркотиков в Северную Америку. Если бы была большая степень доверия, гораздо эффективнее можно было бы сотрудничать в сфере предотвращения террористических актов. И по распространению оружия массового уничтожения, ракетной технологии, это тоже вполне такая сфера, где можно объединять усилия.
Ну а в целом, я повторяю, я здесь большой угрозы не вижу. В западных спецслужбах есть такое понятие: «взбиватели пены». У нас таких тоже достаточно. Но в целом все‑таки там тоже много людей достаточно профессиональных. Я очень надеюсь на то, что они смогут обеспечивать национальные интересы как Штатов, так и России. И смогут совместно, повторяю еще раз, объединить усилия для предотвращения тех угроз, с которыми сталкиваются оба государства.
С.Глассер («Вашингтон пост»): В развитие того, что говорилось конкретно по одной стране – Ирану, хотелось бы упомянуть то, что было заявлено Президентом Бушем после вашей встречи в субботу, как конкретные области, где имелись расхождения в ходе ваших дискуссий. Он упомянул такие вопросы, как вопросы, касающиеся Чечни, как вопросы, касающиеся и связанные с конкретной Вашей деятельностью на Кавказе, по Грузии, он упомянул эту страну.
И третий конкретный вопрос, который он упомянул, это ситуация со средствами массовой информацией, с их свободой. Правда, он высказал эти вопросы несколько в общих словах, абстрактно, он не конкретизировал.
Хотелось бы знать, а что все‑таки конкретно на этот счет говорилось и что Вы ответили в вашем диалоге Президенту Бушу на обозначенные им эти конкретные озабоченности, если можно. Потому что показалось, что впоследствии он вопросы обходил несколько общими словами.
В.Путин: Вы знаете, мы говорили на эти темы. Президент, ведь он нормальный абсолютно человек, реально воспринимающий вещи. Я понимаю, что можно все что угодно и как угодно препарировать и как угодно подавать материал, но, если вы хотите друг другу смотреть в глаза, слушать и слышать, что вам говорят, некоторые вещи надо оценивать объективно.
Вот мы, когда говорим о Чечне, я уже просто устал некоторые вещи повторять. Мне кажется, что не понимать этого уже невозможно. Хотя я иногда ловлю себя на мысли о том, что людям, которые каждый день этим не занимаются, им действительно нужно некоторые вещи повторить, именно для них. Президент, конечно, в курсе всех проблем, но сейчас, отвечая на Ваш вопрос, я вынужден некоторые вещи воспроизвести еще раз. Причем готов даже в некоторых деталях рассказать, что конкретно я говорил Президенту по этому вопросу.
Мы же с вами очень хорошо знаем, что происходило в предыдущее десятилетие на Кавказе. В 1995 году Россия юридически не признала, но фактически согласилась с независимостью Чечни, полностью оттуда ушла, целиком. Демонтировала там все свои органы власти и управления, вывела армию, полицию, прокуратуру, суды. Абсолютно все было демонтировано. Должен вам сказать, что это выглядело как национальное унижение, но Россия это сделала для того, чтобы достигнуть примирения. Россия столкнулась с другими проблемами.
Мы столкнулись фактически с физическим уничтожением русскоязычного населения в Чечне, но Россия и на это не реагировала, она находилась примерно в таком же состоянии, как Америка находилась после вьетнамской войны. Она, по сути, была в шоке после 1995 года.
Начались более серьезные процессы. С территории Чечни, которая оказалась абсолютно неподконтрольна никаким властям, началось криминальное освоение экономики самой России, потому что никаких границ‑то не было. Но Россия и на это не реагировала.
Практически сразу начались почти в ежедневном режиме, каждый день нападения на сопредельные территории России: Дагестан и другие области России. Население просто начало продавать дома и уезжать оттуда. Разговаривать было не с кем абсолютно, потому что никакой власти в Чечне не было. Некому было даже предъявить претензии. А наши органы правопорядка там были абсолютно бессильны, они даже боялись переходить границу, когда преследовали преступников по горячим следам.
Чем это закончилось? Закончилось крупномасштабным нападением нескольких тысяч вооруженных людей на Дагестан под лозунгом отторжения от России дополнительных территорий и создания нового государства от Черного до Каспийского моря, создание, как они называли, соединенных штатов ислама. Но, слушайте, это уже полный перебор, это просто прямая агрессия!
Что вы нам предлагаете делать? Разговаривать с ними о библейских ценностях? Они даже Коран‑то толкуют по‑своему. А всех, кто носит крест, считают врагами.
Я сказал Президенту: «Представьте себе, что кто‑то пришел, вооруженные люди, и хотят оттяпать у вас половину Техаса. Как Вы себе это представляете?»
Но именно так ведь у нас стоял вопрос, именно так! И вы это знаете. Я даже иногда думаю над тем, что происходит в средствах массовой информации, и не верю, что этого никто не понимает. Если разворачивается какая‑то кампания, я думаю, что это просто сознательная попытка использовать ситуацию в Чечне для того, чтобы раскачивать Российскую Федерацию. Другого ничего здесь не придумаешь. Причем забывается все: и обезглавленные иностранцы, англичане, помните, и новозеландцы, забыты публичные расстрелы на площадях своих собственных граждан в Чечне. Никто не обращает внимания, как будто этого нет. Публичные призывы к истреблению евреев. По телевидению выступали лидеры вот этого так называемого «повстанческого» движения, призывали публично истреблять евреев. Никто не обращает на это внимания.
Для нас абсолютно непринципиальным является вопрос на сегодняшний день зависимости или независимости Чечни от России. Для нас принципиальным является только один вопрос. Мы не позволим использовать больше эту территорию как плацдарм для нападения на Россию. Не позволим!
Вот в таком ключе мы обсуждали эту проблему с Президентом. Международное сообщество никогда не признавало независимость Чечни. Мы считаем, что это составная часть Российской Федерации. И думаем, что на сегодняшний день и в ближайшей исторической перспективе такая ситуация сохранится. И мы должны нести, конечно, ответственность за то, что там происходит. К сожалению, это связано с большими проблемами гуманитарного характера. Мы готовы к сотрудничеству с международными организациями в решении этих гуманитарных проблем.
Мы исходим из того, что все, кто бы ни нарушал российские законы, должны привлекаться к ответственности. Это касается и наших военнослужащих, и гражданских лиц. Мы не делаем разницы, исходим из того, что мы должны обеспечить действие закона на этой территории. Это принципиально важно. Мы не собираемся действовать так, будто мы оккупанты. Это наша собственная страна, и такой стиль поведения контрпродуктивен. Мы прекрасно это понимаем и не собираемся там разворачивать какие‑то репрессии. Они никому не нужны. Результат будет обратным ожидаемому. Нас не нужно в этом убеждать.
Вы удовлетворены вот в этой части?
С.Глассер: Да.
В.Путин: Мы все как бы взрослые, серьезные, вы все очень опытные люди. Но вы себе представляете другой вариант поведения с нашей стороны, со стороны России, после того, что произошло в период нападения на Дагестан? Ну кто‑нибудь себе представляет другой вариант поведения?
Сколько раз, сколько лет мы пытались наладить диалог, договориться о чем‑то. Невозможно договориться. И договариваться не с кем. Там же, по сути говоря, Масхадов ничем не управлял. Все это было разбито на отдельные куски по территориям. Во главе каждого куска территории стоял полевой командир так называемый. Разговаривать просто не с кем. Но, послушайте, передо мной ответственность за огромную страну. Людей убивают каждый день. Я себе представляю, если бы это было в любой западной стране. Да у вас восстание бы давно было. Это у нас народ еще терпеливый, терпел столько лет.
Теперь Грузия. У нас с Грузией непростые отношения исключительно по вопросам, связанным с борьбой с терроризмом. Мы предложили в свое время Шеварднадзе, чтобы он разрешил нашим войскам с тех баз, которые на территории Грузии находятся, выйти на границу между Россией и Грузией на чеченском участке и перекрыть эту границу с тем, чтобы боевики не смогли передвинуться на территорию Грузии. Он согласился. С ним Ельцин разговаривал по телефону, и он сказал: «Да, я согласен. Хорошо». Ельцин ему сказал: «Завтра к Вам прилетит Министр обороны Сергеев». Он говорит: «Хорошо. Я его жду». На следующий день утром позвонил Сергееву и сказал: «Вы знаете, мы договорились с Ельциным, что Вы прилетите. Я подумал и передумал: не прилетайте». К чему это привело – вы хорошо знаете.
Грузинские власти то официально говорят, что там нет боевиков, то соглашаются с тем, что они есть. Но реалии там понятны. Там крадут людей, происходят преступления постоянные. И я утверждаю, что в Панкисском ущелье, в Ахметском районе находится большое количество боевиков. Мы знаем пофамильно всех руководителей, и я Шеварднадзе об этом сказал. Узнать‑то легко, они все время болтают по телефонам, мы слушаем. Ничего здесь секретного нет, я вам так скажу. Официальные власти Грузии фактически утратили контроль за этим районом. Я думаю, что это теперь внутренняя проблема Грузии.
Именно поэтому мы были вынуждены ввести визовый режим. Потому что понятно, что с территории Грузии в условиях безвизового режима террористам, бандитам очень легко проникать на территорию Российской Федерации.
Такое впечатление, что официальные грузинские власти забыли, как террористы из Чечни в свое время, во время кризиса в Абхазии, играли головами грузин в футбол. А такое, к сожалению, было. Хотя некоторые из лидеров Грузии говорят: «Мы помним об этом, мы знаем». Я говорю: «Ну знайте. Что толку, что вы знаете?».
Это, по сути дела, единственная проблема, которая у нас есть в межгосударственных отношениях. Мы понимаем, что это проблема для Грузии. И мы понимаем, я понимаю, почему Шеварднадзе, допустим, изменил свое мнение. Дело в том, что в этом районе проживает как раз очень много этнических чеченцев. И он боялся, что если наши войска пойдут, там будут какие‑то беспорядки и так далее. Эта опасность была.
Но сейчас разве лучше? Это тот вопрос как раз, который требует и доверия, и мужества, и совместных действий. Иначе результата не будет. Это может очень долго продолжаться. Мы будем укреплять границу, мы будем усиливать наше присутствие на этой границе. Что будет делать Грузия с этими террористами, которые там сидят?
По всем другим вопросам у нас нет проблем. Мы ведем непростые, но ведем переговоры по базам и договариваемся по базам. Вы знаете, что мы уже выводим оттуда вооружение. И будем выполнять свои договоренности по фланговым ограничениям.
Мы реально оказываем поддержку в экономической сфере Грузии. Нет вопроса, от решения которого мы бы отказались с Грузией в сфере экономики. Они нас попросили реструктуризировать задолженность – мы это немедленно сделали. Они нас попросили помочь в сфере энергетики – мы это сделали. Они нас попросили обеспечить поставки газа – мы это сделали. Причем поставляем им по ценам ниже, чем мы поставляем в Европу. И ниже, чем мы поставляем на Украину. Мы помогаем Грузии.
Вы знаете, что в Россию переехали где‑то 600–700 тысяч грузин из Грузии. Они ежемесячно на поддержку своих семей направляют наличными деньгами 150–200 долларов из России. Это немного. Но если вы посчитаете, то это получается около миллиарда долларов. Для Грузии это серьезно. Причем это деньги реально на поддержку конкретных людей.
Мы не препятствуем этому, мы создаем условия для этих лиц. Это рабочие места, которые здесь занимаются, это поддержка, повторю, конкретных людей. Мы делаем все для того, чтобы сохранить стабильность в Грузии.
Теперь по СМИ. Я думаю, что это будет, наверное, последний вопрос.
Вы знаете, десять лет прошло с тех пор, как в России кардинально все изменилось. С сегодня на завтра невозможно создать новые качества ни в чем, в том числе в государственном устройстве, в психологии, в функционировании институтов государства. Я думаю, что это сфера, которая Вам может быть понятнее, чем мне.
Я буду говорить так, как я это понимаю, и так, как я это чувствую. А вы здесь сами сделаете вывод: что здесь правильно и что не соответствует действительности.
На первом этапе, когда произошли кардинальные изменения – распался Советский Союз, – эти процессы распада, они, конечно, затронули и саму Российскую Федерацию. Это привело к определенным деструктивным явлениям самих институтов государства. Они ослабли до самого низкого предела. Правовая система, система контроля – это все находилось в очень печальном состоянии. И именно в этих условиях начался процесс приватизации. И, разумеется, здесь ничего нет необычного – этим состоянием ослабленности государства и плюс недостаточно совершенными правилами приватизации очень многие люди воспользовались. Я уже сказал о том, что и сами правила были не очень совершенные. Но в условиях ослабления институтов государства создавались условия, когда и эти правила можно было нарушать. И трудно было разобраться вообще, что нарушено, что нет, потому что они были слишком сложными.
Были созданы кланы, которые завладели многомиллиардными состояниями, приобрели многомиллиардные состояния. Я не преувеличиваю. Речь идет о миллиардах долларов. И там, где (в Штатах, допустим) люди шли к своим состояниям десятилетиями, у нас в течение двух-трех лет некоторые группы становились обладателями миллиардных состояний. Очень быстро для многих из них стало понятным: для того, чтобы сохранить это состояние, сохранить такое положение, – необходимо приобрести рычаги влияния на власть. Самый лучший рычаг влияния на власть, я бы даже сказал, что это рычаг шантажа власти, путь шантажа власти, – это, конечно, средства массовой информации. И многие из них, общенациональные средства массовой информации, тоже в нарушение действующего законодательства фактически были де-факто приватизированы. Некоторые из них были созданы вновь, но на деньги, полученные незаконным путем.
Поэтому я глубоко убежден, что без свободных средств массовой информации не может быть нормального общества, не может быть демократического общества. Но они должны быть действительно свободными. Они должны служить обществу, а не обслуживать интересы конкретных групп, не должны быть инструментом шантажа власти в процессе обслуживания этих экономических интересов. И не просто обслуживания интересов, а защиты того полукриминального состояния, в котором Россия находилась длительное время.
А для того, чтобы средства массовой информации были действительно свободными, для этого нужно создать экономическую базу. Нужно, чтобы средства массовой информации сами по себе были бы эффективным предприятием, чтобы они не зависели от другой экономической деятельности и чтобы не были подчиненной частью какого‑то более серьезного экономического интереса. Но это сложный процесс, это требует усилий, времени, настойчивых действий. Повторяю, нужно создать экономическую базу для свободы прессы. И в этом я вижу свою задачу. Мы будем действовать в этом направлении.
Д.Сьюард (Ассошиэйтед пресс): Еще короткий вопрос. Меня интересует качество партнерства. Считаете ли Вы, что Россия и США сейчас как родные, или есть какой‑то старший партнер, младший партнер? И связанный с этим вопрос. Вы много говорили о необходимости сохранения баланса, стратегического баланса в мире. Видите ли смысл или думаете, что это нужно восстановить, двухполярность мира?
В.Путин: Что касается младшего или старшего партнера. Мы вообще реально совершенно оцениваем то положение и то состояние, в котором находится Россия. Если у кого‑то есть по этому поводу сомнения, я могу разочаровать их. Россия после распада Советского Союза утратила 40 процентов территории, примерно такой же процент экономического потенциала. Мы отдаем отчет себе в этом.
Но должен вам сказать, что рассуждения по поводу старшего, младшего партнера, это мы уже проходили в советское время. Я думаю, что это терминология империализма. На международной арене все равны. И кто пытается думать иначе, очень быстро сталкивается с проблемами. Потому что имперские амбиции никому не нравятся. Даже никому не нужно здесь ничего накручивать и никого объединять. Все естественным образом объединяется против потенциального империалиста.
А кто понимает это, в очень выигрышном положении находится. Но понять и действовать в соответствии с этим пониманием – достаточно сложная вещь.
Вот возьмите встречу европейцев в Ницце. Германия по своему экономическому потенциалу, по влиянию очень крупная европейская страна, она была очень успешной в Ницце. Я думаю, как раз в силу понимания того, что имперские амбиции не помогают, а мешают, потому что Германия предложила такое строительство Европы, при котором ее доминирование не будет подавлять других участников этого процесса. И подавляющее большинство участников встречи повернулись в сторону Германии. Но для этого нужно было все это понять и выработать определенную стратегию.
И, напротив, если бы возникло желание у кого‑то подавить, все бы сразу развалилось.
Что касается России, то, несмотря на утрату вот этого значительного потенциала, мы можем оценить и наши положительные стороны, возможности развития, уровень развития науки, потому что все‑таки основной уровень соревнования, он в высокотехнологичных сферах. Не в производстве, а именно в этих сферах. И это вселяет в нас оптимизм. Мы думаем, что нам удастся модернизировать экономику. Мы думаем, что на этой базе мы сможем достичь определенного темпа экономического роста и сохранить уровень нашего оборонного потенциала. Все это дает нам основание считать, что Россия будет занимать подобающее место.
Что касается двухполярного мира, то я не думаю, что это является нашей целью, и скажу почему. Потому что мы это уже проходили. Если мы имеем дело с двухполярным миром, то начинают скапливаться вокруг этих полюсов какие‑то силы, начинаются какие‑то разделительные линии опять. Это плохо. Мне кажется, что когда мы говорим о многополярном мире, когда мы не делаем уже разницы, не выстраиваем новых «берлинских стен» между государствами, не стремимся к образованию каких‑то блоков, мы все‑таки возвращаем человечество к нормальному существованию.
Э.Хиггинс («Уолл-стрит джорнэл»): Два вопроса, касающиеся энергетики и газа, в частности.
Вы недавно назначили своего давнего соратника возглавлять «Газпром». Какую задачу Вы перед ним поставили? Что он должен сделать? Изменит ли он саму обстановку, сам климат в «Газпроме»? Будет ли он расследовать и изучать вопросы, связанные с утверждениями о том, что существовала коррупция, что средства направлялись в ненужную сторону, что были злоупотребления средствами? Будет ли он заниматься тем, чтобы эти средства найти и эти средства вернуть «Газпрому», вернуть государству?
И следующий вопрос, тоже касающийся энергетики. Иностранные газовые компании, нефтяные компании заявляют неизменно о том, что они готовы вложить, инвестировать в Россию десятки миллиардов долларов, но при том условии, что они наконец‑то получат внятные и заслуживающие доверия условия в рамках соглашения о разделе продукции. Такие усилия по принятию этого закона в приемлемой форме предпринимались, в частности в сентябре прошлого года, но эти усилия где‑то завязли в бюрократическом механизме. Есть ли намерения сейчас возобновить эти усилия, с тем чтобы довести дело до конца?
В.Путин: Сразу вопрос, связанный с коррупцией и с деньгами, которые неизвестно куда уходили. Начну с этого.
Мы знаем, что огромные деньги тратились не по назначению. Одно из них всем хорошо известно: это господин Гусинский получил почти миллиард и не отдал, и не собирается. Бегает между Израилем и Вашингтоном и чувствует себя хорошо, и покупает группы влияния в Соединенных Штатах, с тем чтобы осуществлять, разворачивать деятельность против нас. Деньги пусть отдаст. Много других вопросов подобного рода.
Но в задачу Миллера, конечно, это не входит – этим должны заниматься правоохранительные органы. Он не должен заниматься полицейскими функциями. Но перед ним сложная задача. Первая из них заключается в том, чтобы обеспечить интересы государства в этой компании, собрать все, что по праву принадлежит государству, сделать деятельность компании, и прежде всего финансовую деятельность, абсолютно прозрачной для всех акционеров, в том числе и для миноритарных акционеров. Мы должны разобраться с финансовыми обязательствами компании.
Конечно, должны позаботиться о выполнении наших обязательств перед нашими иностранными партнерами и внутри страны. Должны понять, что газовая отрасль должна функционировать в нормальных рыночных условиях, так как это товар, и он должен иметь реальную цену. Причем эта цена не должна порядком отличаться от иностранной. Но, разумеется, мы не имеем возможности делать это с сегодня на завтра, все это должно соответствовать росту экономики и покупательной способности населения. Мы должны на этой базе обеспечить освоение новых месторождений и доступ к трубопроводной системе всех тех, кто захочет работать в этой сфере. Теперь по поводу СРП, соглашения о разделе продукции. Вы знаете, что я регулярно встречаюсь с руководителями российского бизнеса. Конечно, их настораживают некоторые планы Правительства России в этой сфере, и, думаю, что не прислушаться к ним было бы неправильно. А их тезис простой. Они говорят: «Ну если вы иностранным инвесторам предоставляете какие‑то льготные условия, скажем, по налогам, то мы‑то чем хуже? Тогда мы не будем вкладывать как российские юридические лица. Тогда мы тоже будем приходить, но как иностранные».
Ну в чем смысл для нас тогда? Есть только один смысл: освоение месторождений нефтяных или газовых в нормальном налоговом режиме. Этот режим должен быть максимально благоприятным и либеральным. И сейчас мы наметили целый ряд шагов в этом направлении. А какие‑то льготы могут и должны получать компании, которые должны затратить существенные деньги, осуществить большие инвестиции в условиях определенного коммерческого риска.
Что я имею в виду? Скажем, у нас есть разведанные известные запасы и месторождения, о которых все понятно: какой объем, сколько нужно вложить и какой будет отдача. Но в этих условиях, конечно, нужно пользоваться универсальным общим стандартом. А если фирма приходит на не очень разведанные участки, вложения должны быть солидными, а отдача еще не очень понятна, то они рискуют. Тогда, конечно, мы должны предоставить льготные условия. При этом, конечно, мы не можем наших участников рынка национальных ставить в худшие условия, чем иностранных. Условия по разделу продукции должны быть универсальными, они должны быть доступными и для российских предпринимателей.
Достаточно? Вы удовлетворены?
К.Керил: Господин Президент! Мы задали Вам очень много таких тяжелых технически вопросов, может быть, такой более личный вопрос: Вы много раз говорили о том, что Вы очень гордились тем, что Вы работали в органах госбезопасности СССР, да? И как Вы знаете, для западной публики это очень тяжело понимать.
В.Путин: Что?
К.Керил: Нет, я предполагаю, что Вы знаете, что мы, западные журналисты, постоянно говорим: «Господин Путин, он был в КГБ. Так страшно».
В.Путин: Когда я с Киссинджером разговаривал и сказал ему, где я работал, он так задумался и говорит: «Все приличные люди начинали в разведке. И я тоже». Поэтому то, что у Вас вызывает такой особый интерес, мне не очень понятно. Тем более что и 41-й Президент Соединенных Штатов тоже, по‑моему, не в прачечной работал, а возглавлял Центральное разведывательное управление.
К.Керил: Без осуждения это! Что в этой подготовке, в этой профессиональной подготовке и в этом опыте влияет на Вас сегодня и помогает Вам руководить страной в таких условиях очень, скажем, нестабильной ситуации?
В.Путин: Знаете, можно многое говорить, можно углубляться в детали, но самое главное – это опыт работы с людьми. Причем с людьми абсолютно разными: с журналистами, с учеными, с политическими деятелями, просто с простыми людьми, которые могут быть по тем или другим соображениям интересны для специалиста.
Для того чтобы эффективно работать с людьми, нужно уметь наладить диалог, контакт, нужно активизировать все самое лучшее, что есть в вашем партнере. Если вы хотите добиться результата, нужно уважать своего партнера. А уважать – это значит признать, что он в чем‑то лучше вас. Нужно сделать человека союзником, нужно, чтобы человек почувствовал, что нас с ним нечто общее объединяет, что у нас есть общие цели. Вот этот навык, пожалуй, самое главное и далеко, конечно, не в первую очередь в международных делах, а прежде всего навык по работе внутри страны.
Вот вы же знаете, что у нас сейчас происходило в Думе в ходе принятия в первом чтении Кодекса о земле. Дело дошло до драки, и, как мне сказали, один депутат в ходе этой драки другому сломал нос. То есть степень напряжения крайне велика. И это несмотря на то, что я с лидерами фракций до этого встречался по этому вопросу, мы обсуждали это на Государственном совете. В общем и целом при различии подходов все договорились, и тем не менее это привело к такому серьезному, я бы сказал, испытанию, к такому серьезному столкновению. Просто степень накала внутриполитической жизни в России очень высока.
Вот сейчас много говорят о том, что у нас консолидация наблюдается, и это правда. Но я вам хочу сказать, и вот эти последние события в Думе показывают, что это удается не просто, это требует большого напряжения. Я думаю, что вот это самое главное. Конечно, если говорить более предметно, это страноведение, это умение работать с большим количеством информации, это навык, который в аналитических службах, в специальных органах культивируется, навык выбирать главное из большого потока информации, обрабатывать ее и уметь использовать.
Ну и, на мой взгляд, все‑таки основное. В разное время было, наверное, по‑разному, но в то время, когда я работал в органах внешней разведки Советского Союза, как вы понимаете, это было уже на пороге перестройки, я там не видел ничего, что напоминало бы о каких‑то репрессиях, ничего общего с этим не было. Во внешней разведке уже в то время витал такой дух фронды, потому что люди‑то в основном всю свою сознательную профессиональную жизнь проводили за границей, все видели своими глазами и могли после возвращения в страну (а порядок был такой – 3, 4, 5 лет за границей, а потом домой, для промывания мозгов в Советском Союзе, а потом опять назад) сравнить, что происходит в реальной нормальной жизни там, за рубежом, и что происходит в Союзе.
И вот я сейчас подхожу к самому главному. Несмотря на это, все‑таки в органах безопасности, в разведке культивировалось самое главное – это патриотизм и любовь к Родине.
К.Керил: Спасибо.
В.Путин: Спасибо вам большое.